ВОЖДЬ КИНДЕРЛОГОВ

ХРОНИКИ НЕПРИКАЯННОГО КЛУБА

 

Алексей Рябов

 

Настоящий текст начат в 1998 и окончен в 2003 году

 

 

 

Пролог

 

На 37-м году жизни, окончив второй ВУЗ – богословский институт, крестившись, будучи во второй раз женат и перепробовав профессии инженера, звонаря, литейщика и педагога, работая звонарём и сторожем в православном храме и мучаясь своей невостребованностью, я надумал открыть свой собственный детский клуб. (Тогда как раз пошло такое поветрие: открывать повсюду православные детские студии, кружки, воскресные школы.)

Я взял благословение у своего духовника. Но мне очень хотелось съездить к одному замечательному батюшке, отцу Павлу Груздеву, жившему на покое в Ярославской области. Я придумал приличное объяснение своей поездке: еду, мол, не за благословением (зачем ещё одно?), а с просьбой помолиться обо мне и о задуманном мною предприятии. Но отец Павел меня озадачил. Он вышел мне навстречу в темноватую и захламлённую прихожую бревенчатого дома, в котором он жил. Он был почти слеп, в очках со стёклами толщиною в сантиметр; его поддерживал под локоть высокий почтительный юноша с рыжей косичкой на затылке и нестриженой рыжей бородой. Отец Павел выслушал меня и сказал: «Лучше не надо!» Я стал возражать – ведь я приехал не за благословением! – «Но, батюшка, жалко же ребятишек, пропадают…» «Я-то не пропал?!» – пожал плечами старый священник. «Ничего себе, пример!» – подумал я, а он, видя моё упорство, добавил: «От властей подальше! Да хранит тебя пресвятая Богородица!» – и ушёл.

… Через месяц отец Павел умер. Я был едва ли не последним из москвичей, побывавших у него и говоривших с ним.

Слова отца Павла не произвели отрезвляющего действия и меня отнюдь не остановили. Было много романтики, хотелось действовать. Я сделал этот шаг – открыл клуб. Шёл 95-й год.

 

Часть 1. Лиха беда – начало

 

Коварный рафинад

 

Мне удалось при посредничестве одного православного священника договориться с начальником отдела культуры подмосковного города Х, и детский досуговый центр «Витязь» – так я назвал свой клуб – разместился в помещении городского клубного объединения «Контакт». Наш «Контакт» – вообще-то он задумывался как ресторан – это зал с «модно» замаранными чёрной краской окнами, со столиками и маленькой сценой, а также буфет, кухня, комната директора, ещё две комнатки с окнами и ряд комнат без окон вдоль длинного коридора. Вплотную по другую сторону коридора – жилой дом. Подо всем этим – полузатопленный подвал. Расположен «Контакт» на окраине Х. Из-за своего отдалённого местоположения тогда, в 95-м, он медленно, но верно умирал. Приходилось сдавать зал под свадьбы, банкеты. Так что «Витязь» пришёлся как нельзя кстати. Это отлично поняла директор «Контакта» милая женщина Т.И.

Она предложила мне занять 12-метровую комнатушку с окном, дала кой-какую мебель: стол, стулья, шкаф, – определила даже небольшое жалованье; появились расписание, афиша и был назначен день презентации.

Мероприятие получилось хоть куда, в лучших традициях жанра. Пришли дети – около 30 человек от 7 до 12 лет с родителями, бабушками и дедушками. Приехали гости с реквизитом. Наведалось местное TV, и я провещал что-то педагогически-правильное. Моя помощница художница Катя изготовила куклу – молодца Петрушку; этот галантнейший тип Катиным голосом пообщался с детьми. Гости показали видеофильм о летнем детском лагере на Волге. Потом мы устроили конкурс рисунков. Развели гипс и предложили всем желающим увековечить в нём свои руки. А в холле открыли настоящую камнерезную мастерскую, и каждый мог попробовать. Попили чай с баранками, гости спели несколько песен, и все разошлись восвояси. Обыкновенная – душевная – презентация. Обычные – в меру «домашние» – дети. Я не представлял, что меня ждёт впереди.

Я отпер комнатку и ждал детей. Заглянули два 11-летних подростка в потёртых джинсах и куртках, в бейсболках на головах. На презентации я их не видел. Одного звали Тушкан*, другого – Лысый. Младшая сестрёнка Лысого Катька была на презентации, – вот по её «наводке» два друга и отправились на разведку. У Тушкана был ещё старший брат Ромка по прозвищу Балда. Эти трое составили первоначальный контингент клуба.

Мы собирались 3 раза в неделю по вечерам. Сначала нас пускали в зал – там было раздолье! – но вскоре в «Контакте» завёлся рок-клуб, и нас ограничили нашей законной 12-метровой территорией. Раз в неделю приезжала Катя. (Я таки сагитировал её поработать вместе со мной.) Она мастерила кукол, потому что мы с ней надумали устроить кукольный театр. Имелись бумага, карандаши и мелки: сангина, пастель; был пластилин, позже я раздобыл гончарную глину, и был гипс – самый интересный материал для мальчишек. Каждый раз по заведённой традиции мы пили чай. То с хлебом, то с баранками, а то кто-нибудь банку варенья приносил из дому. Наша численность возрастала. Появился Кабан, а с ним младший брат Кабанчик. Фролик – неловкий, вечно всеми обижаемый очкарик. Маленький ростом и необычайно воинственный Жека. Неуправляемый Дроча, меланхолик Боряс. Девочки: Марина, Вика, Алка, Лучиха, Женя. И Катина любимица Полинка – лучезарное создание семи лет с замечательной мамой, старшей сестрой «букой» Мариной и двумя таксами (папу я видел лишь однажды, ведь папы – вечно занятый народ).

И вот Катя с Полиной мастерят куклу, а мы – все остальные – пьём чай. Это простое и обыденное действо здесь оборачивается каким-то кошмаром. Первым делом расхватываются и рассовываются по карманам куски рафинада, ломти хлеба и карамельки с баранками. Потом кружки забиваются сахаром чуть не доверху. Заварка и кипяток льются поровну в кружки и мимо. Обеспечив себя таким образом едой и питьём, детки начинают кидаться хлебными катышами. Как я реагирую на всё это? Чёрт побери, никак! Только рафинад заменяю на песок. И однажды не приношу хлеб: он не для того, чтобы им кидаться. Медленно-медленно начинают просматриваться кое-какие сдвиги. Завсегдатаи клуба (Тушкан с Балдой, Лысый, Кабан, Фролик) перестают расхватывать продукты и переходят к дележу по счёту. На лужу сыскалась тряпка. Стихают хлебные бои. Оказывается, за чашкой чая можно поговорить! И я вижу, как морщатся эти пятеро, когда приносится ватага «дикарей» – и тогда наша чайная церемония превращается вновь в завтрак в хлеву.

Однажды пропала коробка с пастелью. Уй, как велик соблазн разукрасить подъезд! Но это ж наше общее добро! Коробку надо вернуть. А как? Оставшись в комнате наедине с Тушканом, я пожаловался ему, как старейшине клуба, на пропажу. Через 2 дня вновь обшарил шкаф: пастель на месте!

Шкаф – особая тема. К зиме там поднакопилось барахла. Вот, скажем, старые газеты – зачем они? Ну, а куклы, по-вашему, делаются из чего? Верно, из папье-маше. То есть из газет и клейстера, а для него нужна – правильно, мука. Вот старые простыни, принесённые мамой Полины, – для декораций. Стопка книг: сказки, форма солдат и офицеров русской армии, альбомы по искусству. Пластилин, бумага, карандаши, краски, мелки, клей. Инструменты: молоток, ножовка, пассатижи, отвёртки. Ножницы, нитки. Изготовленные из деревяшек, фанеры и гипса декорации: колодец, печка, два домика, раскрашенные девчонками под руководством Кати. Кусочки ткани для кукольной одежды. Готовые куклы. А также другие сокровища.

Приблизительно в это самое время – зимой 95/96-го – среди школьников распространилась эпидемия токсикомании. Клеем «Момент» дышали и второклашки, и 17-летние парни и девицы. Что удивительно, юные токсикоманы отлично знали, какой вред они наносят своему здоровью. Некоторые из них попадали в больницу, и там у них из лёгких откачивали по несколько миллилитров клея, – это составляло предмет особой гордости. Я впервые столкнулся с подобным отношением к себе, к своему организму, да что там – к своему будущему: как будто один день живём! – и не представлял, что тут можно предпринять. Я даже съездил с Тушканом, Лысым и Кабаном в церковь Всех Святых в Красном селе, где находилась чудотворная икона Богородицы «Всецарица», прославившаяся исцелениями наркоманов и алкоголиков. Настоятель отец Артемий пошептал что-то на ухо пацанам – и велел никому не рассказывать – да что толку?!

Для чего они дышали «Моментом»? Ради галлюцинаций? И терпели тошноту и головную боль? Мой здравый смысл отказывался с этим мириться.

А в «Контакте» мы получили в своё распоряжение ещё одну комнату, правда, без окон, зато 15-метровую, с двумя столами и диваном. Я задумал устроить в ней мастерскую, ну а детки поспешили объявить её своей. Думаю, в моё отсутствие, пока я находился в первой комнате, они во второй успевали подышать «Моментом», иногда – покурить. Хотя общим правилом было курить на улице. Это правило – одна из нелепых уступок взрослым, которым позволено курить где угодно. Я шёл на это вынужденно, дабы не ссориться с начальством, и подростки меня понимали. А я при необходимости их прикрывал. Кстати, я просил их при Кате не материться, – и это в принципе тоже исполнялось, даже, бывало, одёргивали друг друга. Разумеется, когда прошёл первый период «проверки на прочность»: что на самом деле нельзя, а что лишь на словах? А в первые дни, стоило мне за порог, как на Катю обрушивался шквал матерщины. Катя мне пожаловалась, я мальчишек упрекнул, и этого оказалось довольно.

Так вот, во второй комнате в моё отсутствие происходили замечательные тусовки с музыкой и игрой в жмурки в темноте. Делались первые неумелые пробы в отношениях мальчиков и девочек. Глазки разгорались, дыхание учащалось. Это было время, когда в клубе бывало поровну мальчишек и девчонок. Т.И. иногда заставала довольно пикантные сцены: девочку на коленях у мальчика, возню в темноте. И считала своей священной обязанностью произнести нотацию. Которую не всегда вежливо выслушивали: привыкли к воле. Я же просил не конфликтовать. Вообще, в подобных случаях я чувствовал себя каким-то придурком. Меня ведь тоже тогда напрягали сексуально окрашенные сцены. Но я мужественно держал сторону подростков. Чем, вероятно, заслуживал в глазах Т.И. такой же точно оценки.

В этой комнате без окон, которую подростки считали своей, иногда власть брали девчонки. И устраивали уборку (чего никогда не делали добровольно в первой – моей – комнате). Тогда на столах появлялись полевые цветы – дело было уже весной. А однажды стены и потолок разрисовали сангиной. До сих пор жалею, что заставил их стереть! Хотя всё равно Т.И. такого бы не потерпела…

Мастерскую я всё же оборудовал: прикрутил к столу тиски, соорудил гончарный круг. Но ненадолго: осенью в нашу вторую комнату въехала какая-то рок-группа. А тиски у меня спёрли.

Каюсь, в моей голове крепко засела некая воспитательная программа. Вот и тусовочную комнату поспешил превратить в мастерскую. Но первым пунктом этой сногсшибательной программы была… «тимуровщина». Я договорился с центром социальной помощи населению, что мы возьмём шефство над десятью старичками и старушками, и даже оформился на ставку социального работника – что-то около 100 рублей в нынешнем исчислении. Пару месяцев всё это продолжалось: я покупал и разносил продукты, ходил по учреждениям по делам своих подопечных, мы вдвоём с ещё одной моей добровольной помощницей Ириной делали уборку в квартире у женщины-инвалида. Но никто из подростков нам не помог! Тогда я понял раз и навсегда, что самые лучшие проекты, если они не вырастают из реальной жизни, остаются пустыми мечтами – или превращаются в мероприятия «для галочки».

Должен признаться, что я был не чужд и наивной идеи просветительства. За чаем я считал своим долгом рассказывать героические истории из жизни святых. Но мой запас вскоре иссяк, так и не принеся видимых плодов просвещения.

А ещё одним пунктом этой выношенной мною программы были путешествия. И это было здорово! Вот ранней весною мы едем в Звенигород: Тушкан, Лысый, Кабан, Фролик и я. У меня в рюкзаке котелок – мы, конечно же, будем пить чай. У пацанов, как выясняется, с собой тюбик «Момента». В электричке они отходят покурить и возвращаются… без Тушкана: он «обдышался» клеем и не может выйти из уборной. Я передаю ему записку (не припомню её содержания, типа, не будь идиотом). «Момент» у Фролика. Он из всех самый робкий. Я добавляю в голос металла – и, ура! – «Момент» мой! Убираю тюбик в рюкзак.

Вернулся Тушкан – зелёный, но вполне вменяемый. Приезжаем в Звенигород. От станции до города 4 км. Прозевали автобус, идём пешком. Нашли очень красивую Успенскую церковь. Закрытую. Поиграли в снежки. В монастырь не попали: там музей и, как водится, выходной. У стен монастыря я раздумываю: а не выбросить ли мне «Момент» с высокого вала вниз, от греха подальше? Но «душит жаба»: в хозяйстве сгодится! Спускаемся к источнику, набираем воды, разжигаем костёр. Пацаны засыпают меня вопросами. Пока Лысый заговаривает мне зубы, Кабан вытаскивает тюбик из моего развязанного рюкзака. Мерзавцы тотчас смываются к источнику. Я спохватываюсь слишком поздно. Иду следом, нахожу их в какой-то развалине. Едва не даю по морде Кабану: он вовремя убегает. «Момент» они в панике потеряли. Возвращаемся к костру. Я, злой как пёс, требую завязывать с этим делом – токсикоманией. Иначе я всё брошу к лешему! Предлагаю… дать клятву на Евангелии (которого у меня с собой, к счастью, нет) – когда встретимся в «Контакте». Сгоряча, конечно. Возвращаемся в Москву уже в темноте. Провожаю мальчишек до «трёх вокзалов», покупаю билеты, сажаю в электричку до Химок. В отвратительном настроении еду домой.

Как ни странно, Фролик не забыл про клятву на Евангелии. «Алексей Евгеньевич, – обратился он ко мне в «Контакте», – вы сказали, нам на какой-то книге нужно поклясться…» Я ответил, что это очень серьёзно и страшно, я передумал и не требую от них этого. Надеюсь, что они справятся сами. Разгул токсикомании продолжался.

Забегая вперёд, скажу, что никто из наших не стал хроническим токсикоманом (а вот среди знакомых, забегающих изредка на чаёк, были). И я очень этим гордился… пока не пришёл героин.

А тогда я не знал, что предпринять. Помню, мы идём к речке Сходне за ужами. На дворе месяц май. Богатый урожай окурков: их сваливают в кучу и делят поровну. Все закуривают. Фролик говорит мечтательно: «А знаете, я слыхал, что есть королевский уж. Кто его поймает, тому он исполнит любое желание…» Мы цепочкой спускаемся с горы. Лысый ловит ужа. Не королевского, обыкновенного. Все лезут купаться. «Евгеньич, подержите ужа! Смотрите, не упустите!» Развожу костёр. У меня с собой, как всегда, котелок. Воду набираю в роднике. Откуда-то являются Кабан и до нитки вымокшая Марина. Она упала в реку. Пока Марина греется у костра, вода в котелке закипает, я завариваю чай, режу хлеб.

На обратном пути предлагаю: давайте организуем «службу спасения». Чтобы никто из наших не баловался «Моментом». Вы же понимаете: это – смерть. Выберем штаб: Тушкана, Лысого, Ваську. (Василий появился в клубе недавно и произвёл на меня впечатление серьёзного, хотя и обидчивого парня.) Общее одобрение: да, давайте.

Через несколько дней – Пасха. Собираемся в лесочке за шоссе, разжигаем костёр. Главный любитель костров – Боряс. Я купил 2 бутылки сухого вина – разливаю по кружкам. Носимся, кидаемся ветками. Кабанчик особенно любит со мной повоевать. Боряс тем временем раскочегарил костёр до небес. Едва спасаю котелок: вода бурлит! Садимся пить чай. Ко мне подсаживается Тушкан. «Евгеньич, вы что-то говорили про штаб…» Излагаю свой план. В штабе – ты, Лысый, Васька. «Повторите, я прослушал». Всё повторяю снова. «Ох, я опять прослушал». Понимаю, что что-то не так.

А в небе собирается гроза. Быстро сворачиваемся, бежим. Дождь обрушивается, когда мы добегаем до первых домов. Прячемся в арку: я, Тушкан, Лысый. Тут Лысый и говорит: «Евгеньич, зачем вы Ваську записали в штаб? Он же мелкий!» Оказывается, я нарушил иерархию. Вот в чём было дело!

Я всё время искал, где бы раздобыть денег. Ведь с детей ничего не возьмёшь (а я-то рассчитывал на 30-40 рублей в месяц с человека, когда открывал клуб). Только Полинкина мама приносила деньги. В «Контакте» я получал жалованье: 140 рублей. Плюс оплачивались чеки рублей на 100 в месяц. Всего выходило приблизительно 300 рублей. Эта сумма едва покрывала текущие расходы, включавшие, кстати, крошечное жалованье, которое я считал обязательным выплачивать Кате. На поездки и походы денег не оставалось. И тут я обнаружил «тёзку»: всероссийскую организацию «Витязей» – филиал русского эмигрантского молодёжного движения во Франции. Их контора размещалась в Москве неподалёку от площади Маяковского. Меня интересовало, на каких условиях «Витязи» могут принять в свою организацию наш клуб. Оказалось, на самых что ни на есть платонических: «лишних» денег у них нет. Это меня не устраивало.

Вторая попытка обогащения была связана с городом Ногинском. Тут необходимо сделать некоторые пояснения. Богословский институт, в котором у меня оставалось много знакомых, создавал архив российских мучеников ХХ века. В их числе был священник Константин Голубев, расстрелянный большевиками в 18-м году в Ногинске (тогда Богородске). Готовилась его местная канонизация. И вот мы отправились на это церковное торжество. Со мной поехали Тушкан, Макс и Балда.

Церковная служба, таинства, обряды были им совершенно чужды, являлись в их жизни чем-то инородным, неуместным. Но подростки терпеливо сносили всё это ради меня. Они шли на исповедь, причащались! Я не знаю, что они при этом переживали. Может быть, ничего.

Во время службы Тушкан уснул. Ему приснился старый монах в очках. Тушкан проснулся в таком «загрузе», что стал у меня выспрашивать, как стать монахом. И, лишь узнав, что монаху нельзя жениться, сказал: «Нет. Как же? Деточки нужны».

Так вот, ногинский батюшка, тесно связанный с институтом, дружил с казаками. И я решил воспользоваться этой дружбой – организовать сеть подростковых клубов по типу нашего под эгидой казачьего войска. Естественно, за жалованье и с приличным финансированием. Подготовил программу. Но «спонсор», с которым меня свёл отец Георгий, предложил мне… 100 рублей. Я был возмущён и больше в Ногинск не ездил.

 

* * *

Ну вот, пора подвести первые итоги. И прежде всего решить: зачем я всё это затеял? Ясное дело, не ради каких-то благ, а потому что жаждал деятельности, самовыражения, востребованности. Начал, очень плохо представляя, что из этого выйдет. Не бросил, потому что понравилось, и я полюбил всех этих мальчишек и девчонок, обделённых в жизни любовью. Я их приручил, как писал Экзюпери. А они приручили меня.

Я сам создал для себя наилучшую среду обитания. Для себя и для них.

А что, собственно, ещё нужно? Какой ещё педагогики?

Извините, я двигался ощупью.

 

«Витязь» на распутье

 

Однажды к нам зашёл парень с гитарой. «А чё тут у вас такое? Чаёк пьёте, да?» Его звали Сахатый (именно так, через «а»). Он являл собою суперзвезду (иначе и не скажешь). Болтал без передыху, и всё о себе. А в паузах пел. Мне надоело слушать, и я тоже спел. Он посмотрел на меня с изумлением (мужик, ты чё?), попрощался… и стал к нам заходить. «Звёздная болезнь» крепко в нём сидела: всё он норовил покомандовать, любил направлять разговор, говорить о себе. Но был добрым парнем. Любил мать, хотя конфликтовал с ней по-страшному, доходило до драк. А дело шло к лету – намечался наш первый поход. В тот незабываемый поход на озеро Валдай из всех собрались лишь двое: Кабан и Сахатый. Да нас трое: Катя, её (и моя) подруга Настя и я.

В город Валдай прибыли поздно вечером. Разбили лагерь на окраине города, кое-как переночевали и утром отправились на остров. К острову переброшена понтонная переправа; сам остров имеет в длину около 5 км и до 1 км в ширину, в плане похож на дубовый листок; на его дальней (от переправы) оконечности расположен действующий Иверский монастырь, к нему из города плавает паром. В будни остров пустынен, а в выходные дни его оккупируют отдыхающие горожане. Мы нашли отличное место для лагеря в открытом всем ветрам сосновом редколесье (на ветру, значит, без комаров) на высоком берегу с невидимой из города стороны острова; между корней прибрежных сосен просматривались старые бобровые норы. Пока искали место, спугнули лосёнка, он удрал от нас вплавь. Вода в озере чистейшая: всё видно метра на 4, дно – крупный песок; глубина у переправы доходит до 15 метров. От нашего лагеря до центра города около 3 часов пешего хода. Обустроили лагерь (мальчишки, как выяснилось, ничего не умеют), искупались, до упаду набросались шишками, сварили обед… Потянулась лагерная жизнь. На другой день я сбегал в город за продуктами и взял напрокат лодку, назад приплыл по воде. Пришлось оплывать остров со стороны монастыря: волоком через понтонку в одиночку лодку не перетащишь.

Уже на второй-третий день с пацанов соскочила недетская шелуха. Сахатый оказался милым домашним ребёнком, Кабан, хоть и «покруче», но тоже пришёл в согласие со своими 13-ю годами. Они резвились и шалили, воевали с девчонками, а те не отставали.

Во вторую поездку в город со мной отправились Катя и Настя. Парней оставили кашеварить. Я им всё объяснил, и они отлично справились, сварили нормальный походный суп.

Ночью у костра Кабан затеял разговор о жизни и, учитывая, что я верующий, – о дьяволе, о грехе. Я знал от мальчишек, что незадолго до похода они, в том числе и Кабан, воровали золотые украшения у своих родных, в частности, у Лысовской бабки. Я завёл речь об этой афере. Мы хорошо, серьёзно поговорили. На другой день мы с парнями поплыли в город. На обратном пути они сказали мне (не помню, кто именно из них): «Алексей Евгеньевич, если вы хотите, мы пойдём на исповедь».

Вечером в субботу ходили в монастырь на службу по очереди, чтобы не бросать лагерь (к выходным остров наполнился отдыхающими, рыбаками): сначала девчонки, потом я с пацанами. Настоятель монастыря сказал: не есть после службы до причастия. Ну, сказал, значит, сказал. Парни проголодались. Говорю: решайте сами. Или терпите, или ешьте: хлеб, чай. Сахатый не стал есть, Кабан поел. И я с ним съел ломоть хлеба и выпил кружку чая. Утром я и мальчики исповедовались и причащались. После службы настоятель подозвал нас к себе и обратился к Сахатому: «Зачем у тебя в ухе серьга? Серьги носят женщины. Ты вот что: сделай из серьги крестик». Блаженны кроткие! Сахатый выслушал молча: ай да вежливый мальчик! Когда возвращались в лагерь, я прокомментировал: «Вообще-то серьги носили и казаки, и моряки, и цыгане».

Наш лагерь находился на мысу, а дальше берег изгибался заливом, в «лунке» которого образовалось болотце шириной метров 30, поросшее кустарником и осокой. Лето было сухое и жаркое, и болотце пересохло. Там мы обнаружили клюкву. Местные о её существовании, видимо, не догадывались. Один день мы посвятили сбору клюквы. Кабан в этом деле не пожелал участвовать: лень, а Сахатый набрал полпакета – гостинец домой. Мы с девчонками насобирали по ведру (мне помогла шустрая Катька). Собирали ягоды лёжа, так их было много. Иногда попадались кучки прошлогодних, перезимовавших, каким-то существом собранных клюквин: мы и ими не брезговали. Управились часа за 4: выбрали болотце почти подчистую.

Первый наш поход занял последнюю неделю августа (к концу похода похолодало, мы уже не купались, кутались в свитера и куртки). В последний день я отогнал лодку в город, а уходить мы решили ночью, чтобы сесть на проходящий псковский поезд до Москвы. В темноте с шумом и треском выбрались на дорогу – и потопали! Ночью идётся веселее, чем днём. На станции пришлось поволноваться: вдруг билетов не хватит?! Но сели в поезд, поехали. Даже поспали: я на верхней боковой, девчонки на багажных полках. Кабан и Сахатый всю дорогу проторчали в тамбуре: слушали радио – соскучились. Сошли на Ленинградском вокзале, я усадил их в электричку до Х, усталых, осовевших. И распрощался с ними до середины сентября.

На второй год, случалось, в «Контакте» собиралось до 20 человек. А иногда мы пили чай втроём с Тушканом и Лысым. Кабан заглядывал к нам всё реже: он жаждал деятельности – а что я мог ему предложить? Пастель и глину? На хорошую мастерскую не было средств, да и не хотелось превращаться в кружок «умелые руки». А, чтобы соединить и то, и другое, у меня не хватало времени. Вот Кабан и вступил на криминальную стезю, благо, руководители у него в этом деле нашлись. Сел на иглу. Потом в тюрьму. Кабан – умный и хитрый – хотел быть героем. Но люди, которых он принял за образцы, его элементарно использовали и кинули: ведь он пошёл на ту роковую кражу, чтобы расплатиться с долгами. Сахатый тоже не заходил: он играл и пел в рок-группе. Я надолго потерял его из виду.

Зато стены нашей комнатки были сплошь увешаны рисунками. В основном это портреты. (Когда кто-то хотел порисовать, я давал задание нарисовать портрет сангиной или пастелью.) Вот портрет морского волка, сделанный Кабанчиком. Широченные плечи угрожающе приподняты, шея набычена. Характер! Вот Тушканов странник в пустыне. Лысовское акварельное кладбище – мрачный, выразительный пейзаж. А вот отличная карикатура «No smoke», в один момент сделанная Фонарём.

Фонарь принадлежал к старшему поколению: ему было лет 17. С некоторых пор трое-четверо великовозрастных «дядек» приходили в «Контакт». Ко мне относились отстранённо-почтительно. У них водились деньги, были какие-то дела с бандюками. Я их побаивался: как бы не превратили, незаметно для меня, мой клуб в свою «малину». Выжидал, наблюдал, на вопросы отвечал, а сам возился с малолетками.

Я боялся напрасно: вскоре взрослых не стало. Одних забрали в армию, другим сделалось скучно.

Только одного парнишку за всё время существования клуба я прогнал. Его звали Перец. Он был маленький, худой, на первый взгляд – неприятный, какой-то ускользающий. Во второй свой приход он попытался проникнуть в зал, сбив висячий замок: там стояла дорогая аппаратура. Я его выгнал навсегда, потому что он сознательно навредил клубу. Я с ним даже познакомиться не успел, ведь я никогда не знакомлюсь сразу со вновь пришедшим: пусть освоится, попьёт чайку, порисует. И только во второй или третий приход: «Ну, как тебя зовут-то?»

Перец был пойман с поличным и изгнан. А так, случалось, воровали. Утащили, к примеру, тиски из второй нашей комнаты. Я догадывался, кто, но «не пойман – не вор». Я промолчал. Я вообще никогда не устраивал громких разборок по горячим следам: потом, когда улягутся страсти, можно обсудить спокойно, без посторонних, и решить все проблемы. Никогда это правило не подводило!

Катерине «загорелось» мастерить цветы из материи. По принесённым ею образцам я заказал на заводе прессы – малюсенькие латунные кругляши на ножках, которые вставляются в паяльник – каждый кругляш для определённого цветка. Самые крошечные – для лютика, незабудки, ромашки, а самый большой – для розы. Эту работу мне оплатил «Контакт».

На том же заводе я попытался наладить выпуск походных канов из нержавейки: комплект из трёх канов заказал для себя и ещё один такой же продал по объявлению, окупив затраты на первый. Но дальше дело не пошло: мастер на заводе попался чересчур строптивый.

Из всех Катькиных учениц-цветочниц верной до конца осталась одна Полинка. Изо всех сил она налегала на пресс и весело хохотала. Они с Катей вдвоём чудесно проводили время.

Летом я собрался в Пафнутиево-Боровский монастырь. Со мной поехали Катя, Тушкан и Лысый.

Монастырь расположен за городом на холме над речкой Протвой. Катерину поселили вне монастыря в женской гостинице (облезлом одноэтажном бараке), а нас – в большой и светлой комнате с двумя десятками кроватей и полатями вдоль одной стены. Народу было немного. Кое-кто спал, а большая часть коек пустовала. Пацаны полезли на полати, а я занял коечку у окна, и мы поспешили на речку. Захватили по пути Катю, искупались, побесились на берегу. Вернулись в монастырь к обеду. После обеда Катя отправилась мыть посуду («послушаться» на монастырском жаргоне), а я тоже напросился на работу. Нас троих отправили на ферму сажать капусту.

Ферма – большой огород неподалёку от монастыря, через овраг. Там стояла бревенчатая избушка, в которой мы нашли хозяина – послушника Иннокентия, здоровенного мужика лет 50-ти с роскошной каштановой бородой. Он увещевал расходившегося не на шутку мужичонку, на вид дурачка. Это и оказался дурачок Митя. Он только что приехал после недельной отлучки и требовал свои вещи: пиджак, сапоги, – а вещей не было. «Кто-то их взял, – успокаивал Иннокентий, – найдутся! На пока другие, выбирай». «Нет, это не мой «пинжак». Мой был на вешалке. А где рукавички?» Речь шла о рабочей одежде. Иннокентий продолжал уговаривать ласково и с улыбкой. Наконец, уговорил. Митя нарядился в спецодежду и собрался идти работать. «Работать надо!» Но тут увидел бейсболку на голове у Тушкана. Она ему приглянулась. А бейсболка-то была не своя, а Кабана, взятая напрокат. «Подари Мите кепочку! У Мити день рождения!» – захныкал Митя, лишь только отвернулся Иннокентий. Тушкан вручил Мите «кепочку» – поносить, и мы отправились сажать капусту. Часа 3 отпахали на жаре. Всё посадили, полили. Иннокентий поставил чай. Митя тем временем вёдрами таскал глину из большой кучи в яму.

Пока закипал чай и мы с Иннокентием перебрасывались словами, дети пытались посадить цыплёнка верхом на щенка, потом скатывались с высоченного сеновала. За чаем Иннокентий нам поведал, что он был начальником отдела в каком-то московском НИИ, – и вот теперь хозяйничает на монастырской ферме. Очень обижало его, что в монастыре поговаривают, мол, Иннокентий молочком приторговывает. Молоком он и нас угостил.

Уходя, пришлось Тушкану забрать Кабановскую бейсболку. Митя на него не обиделся.

Пришли к вечерней службе. Монастырская служба размеренная, неспешная. Мальчишки скучали, выходили на воздух. Потом какая-то тётка зашипела на Тушкана, что тот жуёт жвачку. Ей-то что за дело? Я вышел следом за ним на крыльцо. А там – отец Нил, старый-престарый и добрый-предобрый. Я подвёл к нему пацанов, он нас благословил, что-то сказал. Улыбнулся. Руки мягкие, ласковые. Глаза лучистые. Тушкан потом долго вспоминал: «Классный монах!»

В спальне мальчишек встретил «искуситель» в обличье мальца лет 10-ти. Он был снаружи сладенький и благочестивый, а внутри – законченный ханжа, ябеда и проныра. «Искуситель» стучал на Тушкана и Лысого, что они ругаются матом и курят (курить, кстати, выходили за ворота монастыря), а эти двое пугали бедняжку бесами и подкладывали ему под одеяло шкурки от тайком пожираемой колбасы.

На другой день у пацанов кончились сигареты. Стали клянчить у меня, чтобы я им купил. Я – ни в какую. Тогда Лысый принялся просить за Тушкана: у него, мол, бессонница, оттого что нечего курить. Я спросил у Тушкана: что, совсем худо? Тот говорит: ничего, потерплю. Я предложил пари: я покупаю сигареты, а вы выкуриваете каждый день на одну сигарету меньше. На честность! (Это я вспомнил книжку Корчака: у него было нечто подобное.) Согласились. И сначала всё шло без вранья. Но, когда вернулись домой, из пари ничего не вышло: курить никто не бросил.

(Это был первый случай, когда я переступил через свою совесть – или то, что я принимал за совесть – из сострадания. Как будто я отступил, сдался. И в то же время – как я мог отказать?! Потом приходилось ещё труднее, пока я не научился выражать вслух свои колебания.)

 Очень хороши были вечерние прогулки вчетвером, когда выкуривалась последняя сигарета – одна на двоих. Источник едва сочился, приходилось ждать, пока наполнится кружка. Тем временем нас ели комары. Они-то и прогоняли нас спать.

Мы прожили в монастыре 4 дня. Всё прошло так складно, что я планировал повторить поездку на другой год – большим составом, на пару недель. Жить не в монастыре, а на ферме. Я и с Иннокентием договорился: он мужик понимающий. Тут мальчишки будут жить, тут девчонки. Но, приехав весной на рекогносцировку, я обнаружил, что Иннокентий переведён с фермы в монастырь (вот оно, молочко!), и делать нам там нечего.

Тою же весной была несчастливая поездка в Ростов. В тот раз со мной поехало довольно много народу: Катя, Лучиха и её подружка Таня, Лысый, Тушкан, Фролик, Дроча и Андрей В. – с него-то всё и началось. Андрей – крепкий, круглолицый парень – сирота, жил с бабкой, которую нещадно лупил. Выпивал. Случалось, и в «Контакт» приходил навеселе. Вот и теперь, несмотря на то, что я был далёк от мысли ввести «сухой закон», и все это прекрасно знали, Андрей – хозяйственный мужик – прихватил тайком бутылочку-другую «про запас». Выпивать начали ещё в электричке. Я этого не знал. Когда сошли в Ростове – был конец марта, снег только начал таять, наполняя талой водой придорожные канавы и ямы – Андрей под общий хохот свалился в дренажную канаву, подняв тучу грязных брызг и промокнув до нитки. Дальше двигались рысью. А до Спасо-Яковлева монастыря, куда мы направлялись, как на грех, далеко – он на другом краю города, на берегу озера Неро. Пока добрались – сперва пешком, потом на автобусе, – Андрей успел обсохнуть. Здоровый, да навеселе – хоть бы насморк подхватил!

Настоятель монастыря отец Евстафий переправил нас к молоденькому, измотанному хроническим недосыпанием отцу эконому. Тот поселил и нас, и девчонок в отдельные покои, но предупредил, что на другой день приедет организованная группа паломников и нам придётся потесниться. Вообще, нас приняли не слишком радушно.

Мужское помещение состояло из 2-х комнат: одну почти целиком занимала русская печь, а в другой стояли 5 кроватей. Было очень холодно. Послушник принёс охапку дров – топите сами.

Топить русскую печь – искусство. Я, неумелый, напускал в комнаты дыму, пока не разобрался, что к чему (топка-то у печи открытая; чтобы образовалась тяга, надо, чтобы дрова запылали жарко, и чем скорее, тем лучше). От дыма сбежали на озеро. Берег низкий, зарос камышом и осокой. Озеро подо льдом. Туман. Дальний берег не видно. Сбоку, вдалеке, за заливом – другой монастырь чуть виднеется в дымке. Навевающий грусть, унылый пейзаж. Но мальчишки прихватили с собой пистолеты, палящие пластмассовыми пульками, и обстреливают Лучиху. По ногам – больно. Девчонки были возмущены.

Возвращаемся в монастырь, проверяем – в комнатах стало чуть-чуть теплее. Но и дрова сгорели. Идём на службу. Вдруг вижу, на пыльной стене притвора пальцем выведено: «Лысый дурак». Молча злюсь, начинает зреть мысль: поездка сорвалась.

Вечером парни забрались на печь. Выпили там водки: наутро я обнаружил пустую бутылку. Андрей уснул на печи, остальные улеглись в другой комнате. Утром Тушкан не поднялся: простонал, что заболел. Есть не пошёл. О причине болезни я, наивный, догадался, найдя на печи стеклотару. Я «дозрел». Предложил: пусть девчонки остаются, а мы уезжаем. Монастырь – не для нас.

На платформе Андрей вдруг выпалил: «Алексей Евгеньевич, давайте поедем путешествовать! У нас ещё 2 дня в запасе!» Но я отказался, не рискнул. И очень об этом жалею.

Больше мы не предпринимали поездок в монастыри.

Вдруг накатила мода на азартные игры. Сначала «в спички», в «камушки» (в эту игру играли ещё римские легионеры), потом в «очко», в покер. Одни и те же мятые сторублёвки (теперешние гривенники) делали по много кругов, пока не доставались великим мухлёвщикам: Кабану, Лысому. Я купил игрушечную рулетку. Надо было видеть, с какой важностью Жека исполнял роль крупье! Бывало, прибегали голодной стаей, расхватывали еду, сыгрывали несколько партий и убегали.

В это время нас покинула Катя. Работа в мастерской требовала всё больше времени, а до Х путь не близкий. Но главное, её угнетала мысль, что она «ничего не делает», «теряет время». Совесть мучила. В самом деле – чем мы занимались? Лучше всего сказать – ничем! Как-то я спросил у Балды: «Скажи, как по-твоему, что я тут делаю?» Тот отвечал, не задумываясь: «Чай кипятите!» Пошутил, конечно. Но ведь в каждой шутке…

И вот я один. Вместе с Катей, что бы она ни говорила, я потерял последнюю возможность чем-то «занять» деток. Придумывать что-то новенькое? Я не захотел. Я как бы совсем устранился, ушёл в тень. Из тени я наблюдал и лишь изредка высовывался на свет, чтобы потихоньку поговорить с тем или другим из пацанов (девиц у нас тоже почему-то не осталось). А они иногда действительно забывали о моём присутствии. И с матом я перестал бороться.

Но тут, откуда ни возьмись, среди нас появился борец за чистоту языка по прозвищу Виталь (ударение на первом слоге). Его командирские наклонности нашли себе применение. Он завёл тетрадь, в которой отмечал матерщинников, и отлучал их от клуба… на 1 день – смягчил я кару. Разумеется, из этого ничего не вышло. Но вот график дежурств, тоже сочинённый Виталем, просуществовал довольно долго. Дело в том, что я стал выдавать наградные пирожки за уборку. Всегда находились желающие помыть пол за пирожок.

Всю эту идиллию портило одно безобразное пятно – наркотики. Они пришли в нашу жизнь вслед за «Моментом». Сначала – анаша, план. «Сколько может стоить коробок плана?» «А план – это что? Что с ним делают? Курят?» Потом – героин. Когда я узнал, что кое-кто из наших колется героином, – это был шок. И я долго жил в полной тьме, не зная, что предпринять, как себя вести. Это был провал! Хоть закрывай клуб! Но такой мысли я не допускал, понимая, что смысл клуба не определяется количеством «плохих» и «хороших», «успехов» и «неудач».

Тушкан – он одним из первых попробовал «зелье» – был мастер «мутить» деньги. На что только он не просил! Вернуть долг, купить генератор для «Запорожца», а то – двоюродная сестра Алёнка просит дать взаймы. Нельзя было давать? А чёрт его знает! Я давал, пока не убедился, что всё идёт на героин. Иногда Тушкан возвращал мне долг. У него порой водились деньги. Потом – опять просил, выдумывая всё новые причины.

Почему я всё-таки стал давать деньги? Да потому, что вначале было повальное увлечение автомобилями. Пацаны покупали по дешёвке старые «Запорожцы» и «Копейки» без документов, чинили их, катались, разбивали вдрызг. Против этого я не мог устоять. Я был готов поддержать любое серьёзное дело (потом на смену – или в дополнение – к автомобилям пришла акустическая гитара, теперь вот – рок-группа). Постепенно я убедился, что автомобиль – отличная ширма, чтобы вытащить из меня деньги на покупку очередной дозы. Наши отношения, оказывается, не исключали обмана. Обидно было! На какое-то время у меня опустились руки. Я чувствовал: всё, что я построил, летит вверх тормашками.

 

По примеру классика

 

Тогда два лета подряд я ходил в походы с Кабанчиком и Дрочей. Первый раз – в Тверскую область на реку Кимрку. Место выбрал по карте – оказалось, там верховые болота (следы ледника). Пришлось долго искать место для стоянки. В конце концов поставили палатку под крышей огромного сарая: то ли сеновала, то ли заброшенной конюшни, – прямо за околицей небольшой деревеньки. За 3 дня, что мы там провели, нас никто не побеспокоил.

Выяснилась неприятная и неожиданная для меня вещь: мальчишки физически слабы, не могут пронести свои рюкзачки и километр без отдыха. А я-то замахнулся на переход в 15 вёрст! Нам повезло: подвёз местный мужичок на раздолбанном «козле».

Речка Кимрка оказалась непригодна для купания: вся заросла травой. Мы обливались водой из ведра около мостика. Чтобы удобнее было набирать воду, я вырезал палку с крюком на конце и привязал к ней ведро. Теперь можно было зачерпывать, не спускаясь с моста на топкий берег. Готовить еду приходилось исключительно мне одному. Мальчишки мало помогали, но и не напрягали. Я хорошо отдохнул.

Ночью прилетала какая-то птица, садилась на стропила сарая и кричала. Пацаны долго потом вспоминали этот крик.

Они устроили отхожее место в пяти метрах за палаткой. В последующих походах я первым делом указывал, где будет туалет.

Первую ночь спали плохо: вскрикивали, ворочались, просыпались, курили. Все последующие ночи – нормально. Так бывало всегда, во всех наших походах.

Было жалко уходить. На обратном пути нас подвёз тракторист на «Беларуси». Пропылил насквозь! Я заплатил ему пятёрку.

Второй наш поход в том же составе… (Нет, ещё была Дрочина старшая сестра Татьяна, но её как бы и не было: помочь мне она не считала нужным, книжку почитывала, пасьянсы раскладывала, на вопросы отвечала односложно; ноль эмоций, минимум присутствия, и при том полная самодостаточность. Нас обоих это устраивало.) … в почти том же составе – на Волгу в районе станции Скнятино (между Белым городком и Калязиным). В деревне Волгуша – в двух километрах от железной дороги – есть турбаза с лодочной станцией; там мы взяли лодку напрокат и уплыли на песчаный островок, поросший смешанным лесом, с большой поляной посередине.

Дроча рыбачил, причём довольно успешно. Пару раз у нас была уха. Когда я готовил уху, пацаны увидали у меня лаврушку и выпросили несколько листочков. Оказывается, лаврушку курят для увеселения.

Всю неделю (а приплыли мы в понедельник) на острове были мы одни. Но в пятницу вечером нагрянули гости – рыбаки! Там лагерь, тут лагерь, буквально через 50 метров, музыка, пьянка. А ночью у соседей случился пожар: сгорела палатка. Оставшись без крова, соседи немедленно эвакуировались, побросав много добра. Утром Дроча подобрал рыболовные снасти: кружки из пенопласта, сетку, ещё какие-то мелочи. От палатки осталось лишь грязное пятно на траве. Наглядный урок: курить только на улице, в сильный дождь – высунувшись под тент.

Уезжали – уплывали – в грозу. Пока плыли, вымокли до нитки.

Следующим летом я повторил поход на Волгу. Но на сей раз со мной отправилась «банда» из 9 человек: Кабанчик, Дроча и его сестрица Таня, Лёха с младшим братом Санькой, Лысый, Тушкан, Пупок (читатель, с этим безалаберным типом ты ещё не знаком) и Васька. Мне едва хватило палаток (я все эти годы понемногу прикупал туристическое снаряжение). Я поставил условие, чтобы меня оповестили о количестве взятого спиртного – и в этом походе водку впервые не прятали. Но без волнений не обошлось.

Помню, в первый же вечер таинственной цепочкой Пупок, Тушкан, Лысый, Лёха и Васька удаляются в кусты… Что там у них? Героин? Много позже я узнал: на Волге дышали «Моментом». Как маленькие!..

Лето выдалось жаркое и засушливое. Пришлось разбить лагерь на солнцепёке и терпеть жару: все стояночные места оказались заняты рыбаками. Спасались в воде: очень много купались.

Первым делом, ещё не установив палатки, мальчишки кинулись в реку, однако не купаться, а охлаждать водку. Бутылки сложили в пакеты и опустили в воду, привязав к прибрежным кустам. В итоге одна бутылка разбилась от удара волны, поднятой проходившим судном.

Выяснилось, что народ разбит на кучки. Вот эта водка – Лёхи с Васькой, а вот та – Тушкана, Лысого и Пупка. Саньке не наливали. Таня пила мало. Я не вмешивался. Мне предлагали выпить Тушкан и Лысый, остальные – не считали нужным. А я не отказывался.

Вся водка была выпита в первые 2 дня. Поэтому, когда пришло время плыть в деревню за хлебом, со мной увязались «помощники». Не афишируя, но и не прячась, прикупили ещё пару бутылок.

А ещё мальчишки купили себе петарды. Кто-то из них подшутил над Санькой: сунул зажжённую петарду ему в карман. Петарда взорвалась, Санька описался. Так старший брат Лёха и его друг Васька воспитывали Саньку, чтобы «был мужчиной». А тот компенсировал свою «слабость» (на самом деле у него ранимая, не огрубевшая душа, он, как и Дроча, как загнанный, беззащитный зверёк) тем, что больше всех матерился. А по ночам выходил из палатки и плакал на берегу.

Однажды вечером мальчишки уплыли кататься на лодке и не возвращались до глубокой ночи. Они добрались до фарватера, Лысый перелез из лодки на бакен и собирался (или делал вид) вывернуть фонарь. Лодку чуть было не опрокинула близко проплывшая баржа. Удирая от баржи, пацаны сломали весло.

В последнюю ночь разразилась жуткая гроза. Впервые я слышал гром, который гремел непрерывно, перекатываясь по всему небу, и так же непрерывно по всему небу сверкали молнии. Мальчишки устроили диспут о конце света. Не спали до утра.

Это был трудный для меня поход. Мальчишки помогали мало (плавали за дровами после длинных уговоров) и требовали неусыпного внимания. Но впервые нам удалось сходить в поход таким большим коллективом.

Тем летом в «Контакте» произошёл ремонт. После него мы лишились значительной части инструментов, всех рисунков, украшавших стены, а главное, нашей второй комнаты: туда въехала рок-группа. Мы попытались упросить Т.И. дать нам взамен комнатку в подвале. Она, вроде бы, не возражала, но пребывала в нерешительности: подвал сырой, там проходит силовой кабель… Так мы ничего и не получили.

Каждый раз в начале сентября я проводил «просветительскую беседу» с Т.И. Я снова и снова объяснял ей, что у меня особые дети, которых никак нельзя «воспитывать», а следует сперва отогреть, что у меня не кружок, а клуб… и так далее. Т.И. редко входила в нашу комнату. Но каждый раз возникала напряжённость. Вот она обращается к Лысому, в самом «доброжелательном» тоне: «Почему ты сидишь в помещении в шапке?» Или к Дроче: «Как тебе не стыдно ругаться матом?!» А вот ещё, с гневом: «Кто испачкал стену?» (Выхожу в коридор: на стене сангиной написано «Вика».) Стену приходится мыть – это само собой, это нормально. А крику было!.. Обычно же я отмалчивался.

Но Т.И., сама не умея обращаться с пацанами, всё-таки признавала, что наш клуб действительно нужен – и клуб продолжал существовать. Она относилась к нам с терпением, тем более ценным, что сама мало что понимала. Дарила подарки: чашки, какие-то сладости, что оставались от её мероприятий, игрушечки… как маленьким. И мы старались её зря не обижать.

И вот пришло время наших «великих» походов. Валдай-98. Со мной идут Катя, Настя и пацаны: Виталь, Лысый, Кабанчик и Боряс. (Тушкан в последний момент отказался, видимо, не набрав денег.) Берём напрокат 2 лодки. Они по сравнению с позапрошлым годом сильно подорожали: у нас проблемы с финансами. Уплываем далеко: мимо монастыря, через протоку в другое озеро, длинное и узкое – оно так и зовётся Ужино – разбиваем лагерь на ровной площадке под 30-метровым откосом, поросшим соснами и можжевельником, который прикрывает нас с севера. Площадка окаймлена деревьями: елями, осинами, соснами. К воде она спускается террасой, на которой мы разводим костёр и готовим еду. Кроме палаток, устанавливаем тент, мальчишки притаскивают с чьей-то старой стоянки столик, кругом кладутся брёвна, и готова роскошная столовая. Когда идёт дождь, мы под тентом играем в карты.

М-да, погода… Первую неделю светило солнышко, мы каждый день купались, однажды проплыли на лодках до конца озера – оно вытянулось в длину на десяток километров. В центре самой удалённой его части, где оно разливается вширь, обнаружили торчащий из воды бетонный столб неизвестного назначения – то ли ловушку для моторок, то ли привал для чаек. В другой раз Виталь с Лысым, взяв Катю и Настю, уплыли кататься. Возвратились поздним вечером, почти в темноте. Ко мне подошла Катя: «Если я расскажу кое-что про мальчишек, я не буду предательницей?» «Нет, не будешь. Ты же знаешь, – я не стану судить». «Они сняли чью-то сеть, собираются её продать дома. Только не говори им ничего, а то выйдет, что я их предала». «Хорошо, а ты сама им скажи, что тебе неприятно иметь дело с ворами. Если спросят, что им теперь делать, – пусть отвезут сеть на место». Повздыхали – но выбросили сеть, дружбу поставили выше.

И вот – дождь, третьи сутки без перерыва. Мальчишки не вылазят из палатки, отказываются дежурить. Дрова сырые, скоро я не смогу поддерживать огонь, и мы останемся без горячей еды. От карт уже тошнит.

Я решаю свернуть поход на 3 дня раньше намеченного срока. Быстренько собираемся – и в путь. Надо успеть в город к часу дня – к электричке. Проплыли протоку – на нас обрушивается встречный ветер. Волна довольно высока, но не опасна. Но мальчишки пугаются, затихают. На вёслах я и Виталь. Он молодец, выгребает, не отстаёт. Сдаём лодки, а за моим оставленным в залог паспортом приходится топать на дальнюю окраину города. Нас встречает господин с тонким носом, как нож для разрезки бумаги. Он возвращает паспорт, но отказывается вернуть деньги за неиспользованные дни: «Мы и так пошли вам навстречу». А ведь был уговор… Возвращаемся домой с медяками в карманах.

Следующим летом – байдарочный поход на речку Пру в Рязанской области, в Приокской Мещёре. Идём: Катька, Настя, Виталь, Лысый, Тушкан, Инна – моя жена – и я. Две мои (ещё родительские) старые байдарки плюс надувная резиновая лодка. На речку нас отвозит на УАЗе наш знакомый – Володя. Он же должен забрать нас в условленном месте, в условленное время.

Любой нормальный байдарочник долго бы плевался, услышав о таком походе, как наш. Ещё бы: день плывём, два отдыхаем, а скорость… Но нам-то как раз это и нужно. У нас гитара, мячик, рыболовные снасти. Продолжительность похода – 2 недели, протяжённость маршрута – километров 70 по воде. Пра – отличная речка: шириною 50-60 метров, с песчаными, местами торфяными берегами, поросшими хорошим, не сорным лесом: соснами, дубами, берёзой. Стояночные места встречаются за каждой излучиной. Река освоена туристами: повсюду оборудованные стоянки с кострищем, лавочками, жердями для навеса. Ежедневно мимо нас, тихоходов, проплывают 3-4 байдарки. Есть и рыба. Я поймал пару щук на жерлицы, Настя – на спиннинг хорошего окуня, а мальчишки таскали плотву, окуньков, подлещиков. Дважды кто-то глушил рыбу – нам доставалась всплывшая мелочь. Грибов было мало. На днёвках оборудовали площадки для волейбола, купались. Казалось бы, не скучали. Но ровно через неделю произошло ЧП.

Мы с Виталем и весь женский пол пошли в лес за брусникой, а Тушкан с Лысым остались в лагере. Им стало скучно, и они отправились на прогулку. Когда мы вернулись часов в 7 вечера, их не было. Мы поужинали, начали беспокоиться. Стемнело. Мы сидели у костра, ждали. Вдруг около часа ночи слышим: «Евгеньич, ты где? Помоги!»

Мы разбили лагерь на высоком мысу, а дальше был залив и озёра, больше похожие на длинные извилистые канавы, прорезавшие густой чёрный лес. Крик раздавался как раз с того направления. Напрямик – близко, да там вода. Мы с Виталем хватаем фонарик, бежим по широкой дуге, забирая влево. Виталь приговаривает: «Кто-то из них, наверно, ногу сломал…» Уже выпала роса, и к тому же мы влазим в болото. Выходим на дорогу, а там – наши потерявшиеся, пьяные в зюзю, развесёлые и едва держащиеся на ногах. Притом весьма легко одетые (уходили-то днём, при солнышке) и, как нетрудно догадаться, мокрые до нитки. Виталь отдаёт свою куртку Максу, я, скрипя зубами (ей-Богу, лучше бы дал в рыло!) – свою Тушкану. Погоняя их в спины, как заблудившихся телят, гоним мальчишек в лагерь. А они знай смеются! У них припрятано полбутылки самогона (для Виталя). Я эти полбутылки заметил – Тушкан, даром что пьяный, выкрутился: «Это мы вам оставили, пейте!»

Оказывается, пацаны ушли за десяток километров, и в каждой попутной деревне выпивали (деньги были у Макса). («Вы не поверите, за нами все девки бегали, самогонкой угощали!» А пятью минутами позже: «… И за что здесь так москвичей не любят?!») Потом спали на дороге, заблудились. Приключение!

Но я вдруг понял, что Лысому и Тушкану надоело в походе. Вот Виталь освоился, вошёл в нашу более взрослую компанию. Так получилось, что разделились мальчишки. Я предложил отправить Тушкана с Лысым домой. Они согласились. До автобуса – пешком 10 км (те самые, что они протопали прошлой ночью). Вышли пораньше, Тушкан всю дорогу рассказывал, как они дома катаются на своих (и не только) автомобилях. Пришли в село Деулино: автобуса нынче нет, он через день ходит. Остановили попутку, добрались до Рязани. Накормил пацанов и оставил их дожидаться электричку, а сам – назад, чтобы успеть засветло. На Спас-Клёпиковском «Икарусе» доехал до поворота на Деулино, а дальше – 30 км пёхом. Попал в ливень. Стемнело. Какие-то парни на «восьмёрке» подвезли немного – дальше опять на своих двоих. Наконец, тормознул грузовик до Деулина – повезло. А там и дождь прекратился. Вернулся в лагерь поздно ночью. А мальчишки нормально доехали, без приключений. Денег-то я им не оставил, только сухой паёк.

Ну а мы, оставшиеся, сдули резиновую лодку и дальше поплыли на двух байдарках. И нам было хорошо. Виталь скорешился с Катькой, перебрался в девичью палатку, и они болтали ночи напролёт, – бедная Настя! В этом походе Виталь заметно повзрослел.

Но последнее испытание, на мой взгляд, было для него чрезмерным (он-то считал иначе). Но и деваться было некуда. А произошло следующее. Мы приплыли в Деулино в назначенный срок, разобрали и упаковали байдарки, ждём-ждём, а нашего УАЗа всё нет. Уже 3 часа, а договаривались на час – как быть? Надо как-то выбираться самим. Перетащили вещи на километр выше по течению, и я оставил Виталя с девчонками оборудовать стоянку – прямо напротив села – а сам с Инной налегке отправился своим ходом в Москву – за машиной. Оставляя Виталя старшим, напутствовал: главное, с местными избегать конфликтов. И мне, и ему было не по себе.

Мы уже ехали на попутке в Рязань, вдруг видим: наш долгожданный УАЗ спешит навстречу. Посигналили, пересели; оказывается, Володя всю ночь кого-то перевозил на дачу, вот и задержался. Когда вернулись на место, девчонки как раз собирались в село за водкой, чтобы посидеть вечерком (без нас). Виталь огорчился, что не удалось побыть старшим, – вошёл во вкус, – но и вздохнул с облегчением.

Водка там была с потрясающим названием: «Касимовская невеста»!

 

* * *

В то время я уже работал в газете. Вот как это вышло.

Когда я переживал поражение от «Момента», а наркотики ещё не получили широкого распространения, мне пришло в голову, что можно противопоставить «Моменту» молодёжную газету. Я подумал: недаром же вождь мирового пролетариата начинал именно с «Искры»! Эта мысль меня порядком развеселила. Итак, газета. Берём пример с Ильича.

Тогда я попробовал кустарно сверстать листок. С этим листком в руках я мог разговаривать со специалистами и чиновниками.

Сначала я пытался «продвинуть» свою идею в Москве. Как раз в это время начали создаваться молодёжные редакции типа «Юнпресс», в школах появились свои газеты. Но тут никто мною не заинтересовался.

Попутно я обнаружил, что существует «Центр гуманной педагогики», нашёл этих людей – ими оказались гениальный учитель Шалва Амонашвили, академик Дмитрий Зуев. С их помощью встретился с главным редактором газеты «1-е Сентября». Он предложил сделать для пробы тинэйджерскую полосу «на грани фола». Я, разумеется, провалился: с нулевым-то опытом. Но тем временем опубликовал там несколько материалов и получил приглашение остаться рядовым корреспондентом. Однако, отказался, ведь у меня были свои планы.

В Х. я изложил свои соображения о молодёжной газете заместителю главы администрации по связям с общественностью О.Б. Это была энергичная, деловая, властная женщина, сама бывший журналист. Она выслушала, как мне показалось, с пониманием… и, как мне показалось, забыла.

И вот примерно через полгода мне звонит её подчинённая: О.Б. собирается приехать в наш клуб. И действительно, приехала и привезла коробку печенья и настенный календарь. Мальчишки, как водится, расхватали печенье; О.Б. сказала, что администрация приняла решение выпускать молодёжную газету, и она приглашает меня к сотрудничеству. Я ответил в том смысле, что готов сотрудничать в любом качестве: автора или постоянного сотрудника, но что это потребует значительных затрат времени, и я не смогу совмещать газету с другой работой. Я не хочу «положить зубы на полку». Мне нужна нормальная зарплата. О.Б. обещала подумать и уехала. А через пару месяцев – был конец января – я получил конкретное предложение и согласился. Предполагалось, что я займусь проблемами подростков, которые я знал не понаслышке.

И вновь – на 2 месяца тишина. За это время поменялся главный редактор, им стал Д.С. – парнишка 22-х лет, 2 года проработавший в «Подмосковных известиях» – неплохая школа для журналиста. 1-й номер готовили долго и тщательно. Он вышел в конце марта. Тогда же в газету пришёл и я. 2-й номер получился провальным. Дальше дело пошло понемножку, всё лучше и лучше. Я занимался не только подростками, но и всем, чем придётся, за исключением музыки – тут я полный профан. Стал своим в коллективе, первоначально состоявшем из друзей и знакомых Д.С. Так осуществилась (частично) моя мечта о газете.

 

Полгода в «Юннатке»

 

Летом 2000 года я решился на авантюру. Я рискнул отправиться с парнями в автомобильный поход. Поехали на двух автомобилях: на моей старой «копейке» и не менее старом Лёхином «Москвиче», и не куда-то рядом, а за 500 вёрст на Оку за Касимов.

Накануне отъезда моя жена Инна захворала, ей пришлось лечь в больницу. Я не стал отменять поход, но сильно переживал. В первый день похода её должны были прооперировать и, если всё благополучно, отпустить домой.

Доехали без приключений. Долго искали место для стоянки. В конце концов нашли отличную поляну в сосняке на высоком берегу, правда, до воды далековато. Было уже поздно, начинало смеркаться.

Поставили палатки, перекусили всухомятку. Впервые пацаны работали наравне со мной. Я не находил себе места. Объяснил всё про Инну мальчишкам (их было 9), оставил их и поехал в Касимов – звонить домой. Инна оказалась дома, операция прошла нормально. Я отсутствовал часа полтора, вернулся уже в полной темноте. Мальчишки орали песни у костра, всё было хорошо.

В этом походе – впервые – они мне здорово помогали, я занимался только едой (в смысле, готовил, а не только ел). Палатки, костёр, дрова – всем этим заправляли они. (Палатки, правда, установили неважно, поленились окопать; ночной ливень их залил. Пришлось переустанавливать: получилось намного лучше. А я перебрался спать в машину, не потому, что сыро – моя палатка не протекла, а потому, что шумно: пели и гуляли часов до 4-х каждую ночь.)

Я взял с собой в поход надувную 3-х местную «Щуку» и маленькую резиновую лодку. Днём мальчишки уплывали на пляж на другом берегу Оки. Вечерами пили, пели песни. (На сей раз я сам покупал спиртное; пили они, на мой взгляд, многовато, но я помалкивал. Мне пить совершенно не хотелось: хочу – пью, не хочу – не пью. А Виталь ехал в этот поход с мечтой напиться в лёжку, которую он и осуществил.)

Кабанчик убил палкой гадюку. Я отрезал ей голову, предложил сварить. Энтузиазма отведать гадючатинки не прозвучало, а сам я поленился: я где-то слышал, что змею надо варить очень долго, чуть ли не 4 часа. Зато мы варили сгущёнку и лакомились.

Отправляясь в этот поход, я попросил пообещать, что героина у нас не будет, объяснил: вдруг милиция остановит машину и обыщет (публика уж больно подозрительная), найдёт героин – что тогда? Тогда мне каюк. Парни пообещали. По-моему, когда становилось совсем невмоготу, они дышали бензином (сцеженным из моей машины). С нами было четверо героинщиков.

Я не заговаривал о наркотиках. Однажды вечером у костра разговор как-то сам собой на них свернул. Начал Тушкан: «Евгеньич, ты думаешь, если вот здесь будет лежать доза героина, – кто-то из нас от неё сможет отказаться? Никогда!» И трое подтвердили его слова. Это было так честно и так страшно; я только сказал: «Понимаю!»

Мальчишки, кто постарше, требовали, чтобы я учил их водить машину. Я отлынивал, как мог. Но Тушкану этого вовсе не требовалось. На обратном пути я пустил его за руль – и преспокойно дремал, так уверенно он управлял автомобилем. Не лихачил, но и не робел, был спокоен и испытывал душевный комфорт. У него призвание к автомобилям – это очевидно. Но ему слишком больно жить без героиновой «анестезии».

Я надеялся, что после двух недель автомобильного похода, откровенности, самостоятельности душевное здоровье пойдёт на поправку. Но я ошибался. Вернувшись домой, Тушкан, Лысый, Лёха и Васька вновь принялись за героин. Ведь нет ничего проще, чем достать дозу героина! Не сложнее, чем выпить пива, и не намного дороже.

Тушкан раздобыл денег (подозреваю, что отнюдь не честным путём), вернул мне долг, купил у других наркоманов по дешёвке электрогитару, синтезатор и очень приличную акустическую гитару, поступил на курсы гитаристов. Он, Тушкан, необыкновенно музыкален. За компанию с ним пошёл учиться Пупок. Но хватило их, понятное дело, ненадолго. Вскоре у Тушкана приключился очередной – второй или третий – «передоз», его опять спасли, но 2 дня он провёл в реанимации. Я предложил: пойдём вместе к врачу (как журналист, я был знаком с главврачом наркологического диспансера Шломиным, отличным, кстати, мужиком). Он отказался: я, мол, сам брошу. Договорились: если сорвётся, то без возражений пойдёт со мной к врачу.

Об одном Тушкановском передозе я хочу рассказать.

Тушкан и его кореш Серёга замутили денег на героин. Взяли несколько доз, стали искать место, где уколоться. У Тушкана оставалось 700 рублей.

Зашли в поликлинику, чтобы уколоться в туалете. Первым вмазался Сергей; набрал шприц для Тушкана. Тушкан удивился: какой-то раствор странный на вид, густой, как желе. Вмазался – и больше ничего не помнит.

Очнулся в «Скорой». Деньги пропали. В больнице пришлось провести два дня. Когда поднялся на ноги, помогал сёстрам ухаживать за другими больными. А врач вымогал у него деньги (кажется, 100 или 200 баксов): не дашь – я, мол, сообщу куда следует, что ты балуешься героином. Я тогда сказал Тушкану: наплевать, никуда он не сообщит.

Через 2 недели Тушкан вновь укололся. Уговора не нарушил – отправился со мной к Шломину. Проговорили часа полтора, причём Шломин обращался ко мне, а Тушкан как бы присутствовал при разговоре. Я стал искать, куда бы запрятать Тушкана хоть на пару месяцев. Оказалось, что в Подмосковье нет ни одного некоммерческого наркологического стационара для реабилитации подростков-наркоманов. Тогда я предложил ему пожить у меня (Инну уговорил с трудом). Тушкан был поражён, согласился. При помощи брата Ромки притащил ко мне своё богатство: 2 гитары и синтезатор. Переночевал – и запросился домой. Заскучал. Он по-своему очень привязан к дому (которого, по сути, у него нет). Я не настаивал. Вскоре он продал и синтезатор, и обе гитары – всё сожрал героин.

Двоюродная сестра уговорила Тушкана сдать кровь на ВИЧ и гепатит. Оказалось, что у него гепатит С, как у большинства героиновых наркоманов. Я стал разузнавать, в чём заключается лечение. Оказалось – диета плюс поддерживающая терапия, иммуномодуляторы. Но опытная и умная врачиха, у которой я консультировался, сказала загадочные слова: «У него нет чувства своего тела», а значит, лечить его бесполезно. И вправду, Тушкан отказался лечь в больницу, отказался и от лекарств; как я понял, он был бы не прочь взять деньги на «лекарства», но тут уж я показал ему шиш. Он опять понемножку начинал тянуть с меня деньги, изобретая всё новые предлоги.

У пацанов появились напряги со взрослыми наркоманами. Те регулярно вымогали с них деньги, ставили на «счётчик». Отдал деньги Жека, отдал Пупок; настал черёд Лысого. И вдруг Лысый исчез. Он отсутствовал полгода, и я был уверен, что он уехал из города, да и все думали так же. Но вдруг он объявился – подросший сантиметров на 20, говорящий басом. Оказывается, он жил полгода затворником, выходя погулять лишь по ночам. Я был поражён, хотя всегда знал, что Лысый способен на неординарные поступки. Попросту говоря, что он гений.

Произошла неприятность. Я сражался в шахматы с Виталем, когда с улицы зашли четверо: Тушкан, Дроча, Санька и Бутуз. Тушкан пообщался со мной, о чём-то спросил, а тем временем остальные взяли в туалете тефалевский электрочайник, оставленный наполняться под струёй воды Борисом Иванычем – мужиком занудливым, идеально корректным, заместителем директора «Контакта». Ни Тушкан, ни я, ни Виталь этого не видели. Минут через 5 прибегает хозяин чайника: «Ваши мальчики украли чайник! Кто к вам сейчас заходил?» Я говорю: «Я видел одного, он был со мной в комнате. Он чайник не брал. А кто был в коридоре, я не знаю». Виталь мудро отмазался: «Я тут человек новый, никого не знаю». «Я сейчас вызову милицию, она живо найдёт вора!» – кричит Борис Иваныч. Я разозлился и говорю: «В таком случае я вам помогать не буду, и чайника вам не видать. А если вы оставите мальчишек в покое, я постараюсь вернуть вам чайник».

Тушкан нашёл Дрочу. Я с ним тихонько поговорил: ты же нас всех подставил! Санька – мелкий, Бутуз и вовсе чужой, получается, что тебе проблему решать. Дроча головой кивает, но ни с места. Прошло дня три. Тут Виталь провёл с ним беседу. Дроча – оправдываться: «Чайник у Саньки, не у меня». «Ты его должен вернуть». Целую неделю Виталь и Тушкан обрабатывали Дрочу. Через неделю чайник подбросили в туалет. Я только так и не понял, зачем им понадобился тефалевский чайник без подставки.

А Дроча после этого случая переменился: стал задумчивым и серьёзным, каким-то тихим. А ведь раньше частенько делался бешеным. Оказалось, что он – очень ранимый, нежный, совсем не агрессивный. Впрочем, может быть, случай с чайником тут ни при чём, просто пришло время взрослеть.

Однажды Дроча пожаловался: «Я не могу учиться в школе». Он остался (по собственной дури – не пришёл пересдать какой-то предмет) в 6-м классе, обиделся и забросил школу. Не ходил полгода – наш разговор происходил зимой. Я посоветовал ему переговорить с директором и учителями, пообещал содействие (я тогда ещё не знал директрису 1-й школы, в которой он учился, иначе бы не посоветовал). Но Дроча сказал: «Я ведь всё равно не смогу учиться, заскучаю и брошу». Привык к свободе.

Я учу Дрочу играть в шахматы. Он самостоятельно осваивает гитару. Купил русско-английский разговорник: «Я хочу выучить английский». Он помогает мне прибираться в комнате, иногда сам принимается наводить порядок. Он вырос.

А чем Дроча занимается целыми днями, не ходя в школу? О, родное государство позаботилось об этом, подбросив ему и ему подобным отличное занятие: сбор металлолома. Приёмные пункты – на каждом углу, и сдать можно что угодно, хоть самолёт. Сдаётся всё: ворованные кабели, посуда, украденная на дачных участках, части оград, трансформаторы и другие медные и алюминиевые штуки. Ночью проделывают дыру в заборе приёмного пункта и вытаскивают то, что сдали днём; несут сдавать в другой приёмный пункт. Хозяева не заявляют в милицию: знают, что всё ворованное. Пацаны легко зарабатывают по 200-300 рублей в день. А точнее, в ночь.

Но воровство не осталось безнаказанным. Однажды Дроча с компанией нескольких не знакомых мне пацанов украли кабель на заводе и тут же, недалеко от ограды, стали его обжигать, чтобы очистить от изоляции. И их поймали. Дроча попал под суд. Он присмирел, загрустил. Суд, как водится, откладывался: не являлись представители завода, оценившего свой ущерб в 60 тысяч рублей. Я предложил Дроче, что, если адвокат сочтёт моё присутствие полезным, то я выступлю в суде как руководитель клуба, знающий его много лет. Мы надеялись, что Дроча получит не реальный, а условный срок.

Однажды Дроча сказал: «Пошёл погулять да и завис на четверо суток». У кого же ты ночуешь, когда не дома?» – удивился я. Дроча удивился ещё больше: «Ни у кого; на улице холодно, и спать не хочется. Посидим в подъезде, подремлем, и идём дальше». И так четверо суток!

Но как для него, должно быть, важно, что можно кому-то вот так всё рассказать!

У Лёхи и Саньки умерла мать. Лёха – ему уже 20 – устроился на работу. Но я очень боюсь за Саньку. Он не учится в школе, и к нам почти не заходит.

Виталь притащил в «Контакт» парней из своей путяги: другого Лёху, Сашу, Максима, – и мы запели. Лёха неплохо владеет гитарой и поёт, Виталь с каждым разом играет и поёт всё лучше – он вообще у нас упорный. В «Контакте» звучит музыка. Возникла идея создать свою группу. Особенно просит об этом Тушкан. Может, он видит в этом своё спасение? Но нужны инструменты и аппаратура. Где всё это взять, и на какие шиши? И тут у нас начинается полоса везения – дикого, неправдоподобного везения.

Во-первых, у меня появился «спонсор». (Зарплаты в «Контакте» у меня давно уже нет.) Дело в том, что по воскресеньям в той церкви, где я работаю звонарём, я занимаюсь с родителями, ожидающими своих чад, учащихся в воскресной школе. Я устроил совершенно неформальные занятия: каждый, кто хочет, может поделиться своими проблемами и опытом как в связи с воспитанием детей, так и любыми другими. Они знают о моём клубе. И вот один из родителей предложил мне давать по 1000 рублей в месяц.

Во-вторых, у меня появился сотрудник. Делая публикацию о наркоманах, я познакомился с молодым психологом Антоном, заинтересовался тем, что он говорил, и решил поучаствовать в занятиях руководимой им группы. В первый раз я пришёл туда как журналист (то есть бесплатно), а потом раз 7 или 8 посещал группу на общих основаниях. То, что там происходило, а я во всём участвовал наравне с другими, произвело на меня такое глубокое впечатление, так много нашлось у меня с Антоном общих точек, что, имея «спонсорскую» тысячу, я предложил Антону раз в неделю приезжать к нам в клуб. И он согласился. Ему тоже было интересно, что у нас происходит. Он мне очень помог разглядеть мои собственные амбиции («педагогические задачи» и т.п.). О, как с меня летела, бывало, стружка! Я перестал (или почти перестал) чувствовать себя «наседкой», и мне стало намного комфортнее, да и всем остальным тоже. А то, случалось, я очень уставал, так что хотелось всё бросить.

В клубе Антон пришёлся ко двору. Оказалось, что он прилично играет на гитаре и хорошо поёт, что у него отличный слух и память, а главное, живой интерес ко всему на свете. Забегая вперёд, скажу, что он освоил бас-гитару (следом за ним басуху полюбил Виталь, а вначале презирал), а потом сел за барабаны и стал нашим почти что штатным ударником. В этом не было ни капли «педагогической» фальши: он действительно увлёкся музыкой, как мальчишка. Благодаря Антону парни запели Цоя.

Благодаря Антону я смог сформулировать то, к чему шёл интуитивно. И с тех пор торжественно заявляю: в нашем клубе каждый имеет возможность и право быть самим собой, и каждый это ощущает и знает. Здесь у каждого есть свободное, его личное пространство, в то же время никто мне и Антону не безразличен; думаю, что не безразличны и все мы друг другу, но это – выбор каждого. Именно это делает возможными живительные изменения, и они происходят: и с Лысым, и с Тушканом, и с Дрочей, и с каждым из нас, и со всеми вместе.

Антон не только психолог, но также астролог и йог. Вот как вышло: 5 лет я мечтал о православном священнике, который стал бы возиться с моими пацанами. Но такого не нашлось. Зато я встретил Антона. Я получил то, о чём просил; но какая наука! Кстати, именно общение с Антоном инициировало во мне процесс осмысления всего того, что лежало во мне непереваренным: лично моего отношения к религии, Богу, Православной церкви в её современном виде, другим церквам и конфессиям и главное – моего места среди всего этого. Когда-то я напрягал мальчишек религией; сейчас я никогда этого не делаю. Я понял, что имел в виду мудрый отец Павел: «Я-то ведь не пропал…» Я подружился с Антоном.

И, наконец, по случаю подготовки другой публикации я открыл удивительное место: «Юннатку». Так называлась станция юных натуралистов, существовавшая в Х с 36-го года на 4-х гектарах земли. Земли практически бесхозной: её хозяином числился областной департамент образования, который не имел средств её содержать. На территории «Юннатки» находился бревенчатый дом с печным отоплением, без водопровода и канализации, и несколько полуразвалившихся сараев. Был дендрарий и большой яблоневый сад, в клетках доживали свой век приговорённые к съедению кролики. Заправлял всем этим мёртвым царством спившийся бывший милиционер по фамилии Войтенок, он там и жил вместе со своей сожительницей тридцатилетней молдаванкой Таней и её двумя детьми.

Воспользовавшись тем, что областным хозяевам «Юннатки» позарез нужны дети, чтобы не расстаться с бесценной землёй (ведь это же детское учреждение! Начальство превратило «Юннатку» в подобие загородной виллы для пикников, которые мастерски организовывал Войтенок), я со своим клубом «въехал» в «Юннатку». С «Контактом» я решил пока не расставаться: день там, день здесь. В «Юннатке» в одном из сараев оказался склад музыкальных инструментов, сваленных там с незапамятных времён: электрогитар, барабанов, электрооргана и прилагающихся к ним усилителей, эквалайзеров, колонок и другого добра. Так неожиданно мы получили бесплатно всё, что нужно для начинающей рок-группы. Мальчишки сами отремонтировали всё, что могли, я прикупил микрофоны, и заиграли: Виталь и Лёха на гитарах плюс вокал, Антон на барабанах, Тушкан на соло-гитаре, но Тушкан оказался ненадёжным товарищем и приходил поиграть, когда было настроение.

Меня сильно напрягало то, что Тушкан вымогал у меня деньги на героин, проявляя чудеса изобретательности и находя такие предлоги, что мне было трудно ему отказать. (Но по натуре Тушкан не халявщик. Несколько раз он не шёл с нами в поход только лишь потому, что у него не было денег. Он по-своему горд. Никогда я не видел его неопрятно одетым. Раза 3 или 4 за всё это время он возвращал мне часть долга. Даже представить трудно, каким дерьмом он себя ощущал, прося у меня в долг и заведомо зная, что не вернёт. Верно сказал Виталь: Тушкан только тогда чувствует себя человеком, когда напьётся или обколется.) И однажды я ему сказал: «Меня напрягает, что я даю тебе деньги на героин. Это против моей совести. Я хочу, чтобы ты это знал». И он действительно перестал просить у меня суммы, превышающие десятку! Мы оба испытали большое облегчение.

Воспользовавшись этим опытом и рассчитывая на помощь Антона, я решил высказать публично всё, что у меня накопилось по поводу наркотиков и – в этой связи – наших отношений, которые, как я видел, теряли искренность. В один из дней, когда и Антон был в клубе, и все мальчишки собрались, как нарочно, я – будто в пропасть сиганул – начал этот мучительный разговор. «Я ни на кого не наезжаю, просто хочу вам сказать то, что чувствую…» Договорил, длинно и путано, до конца. Чувствую – глухая стена. Физически чувствую. Все молчат. Тушкан прячет глаза. Лысый громко хрустит сухариком. Это сейчас я знаю, что такое замешательство может оказаться целительным, как ничто другое. А тогда испытывал боль, обиду, бессилие, тьму. Виталь нарушил молчание: «Евгеньич, кому ты это говоришь? Зачем? Тем, к кому это всё относится, это на хрен не нужно! Ты надеешься что-то изменить?» Отвечаю: «Ты ишешь в том, что я говорю, какой-то расчёт – его нет». И тут вступил Антон. «Алексей, попробуйте обратиться к каждому из ребят. Попросите у каждого разрешения обратиться к нему». И я стал спрашивать: «Тушкан, можно, я скажу тебе то, что меня мучает?» «Да». «Лысый, а ты разрешаешь?» «Да». «А ты? А ты?..» Вопрос – ответ – и в воздухе комнаты протягивается ещё одна струна, связавшая меня с тем, кто мне ответил «да», позволил обратиться к нему. Вдруг я испугался, что струн слишком много – их не удержать, они порвутся. И я сказал об этом – и смог продолжать. Так я спросил всех, включая самых маленьких. Высказал то, что перед тем говорил напрасно, и видел, что меня услышали. Какое облегчение! Я развеселился, как ребёнок. Я испытывал благодарность. А Антон и говорит: «А теперь вы не хотите поблагодарить всех, кто вас выслушал?» И я всех по очереди поблагодарил. Это было потрясающе!

Кстати, тогда присутствовали и три девушки: Ира, Катя и Эля. Они пришли к нам недавно. Ира, кажется, испугалась, и некоторое время после этого её не было видно. Но потом она стала приходить постоянно. Её с Виталем связали более нежные отношения, которые выражались в постоянной ругани и возне. А Эля стала девушкой Тушкана.

Эпизод из нашей жизни. Я заварил чай, разложил печенье и пряники. Все подходят, наливают, набирают. Ира протягивает руку к печенью: «Можно?» Антон: «Нельзя!» Секундное замешательство, отдёрнутая рука. Потом Ира соображает, что такого просто не может быть, робко улыбается: шутка? послышалось? не поняла? Тянет руку, повторяет вопрос: «Можно?» «Нельзя!» Никаких шуток, никаких кривотолков. Ира убирает руку, обида. Обида ровно на секунду: нелепая ситуация. Обидно, но смешно. В чём подвох?

Вскоре Ира превратила всё это в игру, в ритуал. «Можно?» – с лукавой улыбкой; так маленькие дети заигрывают: «Мозьно?»

Антон предложил собрать психотерапевтическую и обучающую группу из всех желающих. Пожелали заниматься Тушкан, Лысый, Виталь, Лёха, Саша, Ира и Дроча. Впрочем, Дроча после первого раза сказал «нет». Мы собирались по воскресеньям в «Юннатке» в течение двух или трёх месяцев.

Там многое происходило, о чём я, честно говоря, не собирался рассказывать. Но недавно Антон напомнил поразительный эпизод, который произошёл с Лысым, эпизод, после которого Лысый стал другим.

Лысый стащил у бабки деньги, отложенные на новую мебель, и не успел вернуть их на место – зело обнищал. А мебель вот-вот должны привезти. Лысый, весь в прожектах, как бы ему и рыбку съесть, и на хуй сесть, выносит эту свою проблему на группу. (Возможно, я ошибаюсь, и Лысый рассказал об этом не на группе, а просто за чаем во время обычного сборища в «Юннатке».) В конце концов, обнаруживается, что он никогда в своей жизни даже не пытался обсуждать подобные вещи в открытую, – а ведь это вполне возможно! Отчего бы не попробовать?! После этого он как-то совершенно по-новому поговорил с бабкой. (Кажется, они договорились, когда он деньги вернёт, или что-то вроде того.) С этого момента в Лысом стала чувствоваться уверенность, даже какая-то мощь.

Несколько раз Антон приносил хорошие роковые записи – классику. Из услышанного они устраивали такой джем! Они играли всё лучше и лучше.

После долгого перерыва в «Юннатке» появился Пупок. Он устроился на работу в хлебопекарню; мне казалось, что он бросил ширяться. Пупок выпросил у меня акустическую гитару (неважнецкую, из тех, что хранились в «Юннатке») и с нею исчез с концами.

У меня была знакомая девочка Юля. В то время ей исполнилось 15 лет. Она училась в школе, связанной с телевидением, и мечтала стать тележурналисткой; работала в детской телестудии в Останкино. Я пригласил её снять сюжет про нашу «Юннатку».

И вот однажды к нам приехало телевидение. Манера телевизионщиков мне хорошо знакома: отснять всё за 5 минут – и домой. На сей раз так не вышло. Пришлось им задержаться у нас часа на полтора. Юля оказалась не готова к интервью, она задавала какие-то «пионерские» вопросы, терялась. С нашим народом ей было трудно. Но и мальчишки смущались (девчонок в тот раз, кажется, не было); Дроча, Виталь удирали от камеры, потом кто-то указал на Лысого: «Вот наш идеолог». Юля к нему с вопросом: «В чём заключается ваша идеология?» А Лысый этак вальяжно: «Идеология? Объясни мне, что это такое?» А сам он тогда сидел за барабанами. Из него собирались сделать нашего штатного барабанщика. Я ему и книжку купил, и он временами тренировался.

Но Юля не сумела объяснить, что такое идеология, и её вопрос остался без ответа.

Потом Юля сидела притихшая и задумчивая, пока оператор снимал, как мальчишки музицируют. Я думал, что она кое-что поняла. Но Юля не захотела продолжить дружбу с «Юннаткой» – что ж, её право.

А сюжет получился просто замечательный.

Виталь заканчивал ПТУ. Когда-то в школе он учился плохо, как все. А в путяге, где совсем другое отношение к ученикам, почувствовал вкус к учёбе, стал хорошо учиться и претендовал на красный диплом. Даже русский вытягивал на «четвёрку». Возникла идея пойти в институт. Я занимался с ним и Сашей алгеброй и физикой, диктовал диктанты. В результате Виталь перед самой подачей документов потерял паспорт и никуда, естественно, не пошёл поступать. А Саша не пошёл за компанию. Виталь устроился на завод и пашет там с удовольствием. Он получает радость от своего труда. На тот же завод он притащил позднее и Лёху.

Но не всё у Виталя шло гладко. Особенно ему не повезло на Новый год. В 100 метрах от людной и освещённой площади к нему – пьяному – привязалась кодла из таких же пьяных юнцов. Вместо того, чтобы дать дёру (как это сделал Шурик), Виталь полез в карман за перочинным ножом, и был жестоко избит. У него оказалась сломана челюсть.

Потом он долго мечтал отомстить, даже нашёл через Шурика одного из бивших его пацанов. Хотел взять с него деньги. А Шурик трусил: «Ты меня подставишь! Меня убьют!» Возможно, он был прав. Так дело и кончилось ничем.

И вот – новое лето. По традиции мы отправляемся в автомобильный поход. На этот раз мальчишек четверо: Виталь, Лысый, Тушкан и Дроча, – и мы помещаемся в одной моей машине. Кстати, суд над Дрочей так пока и не состоялся, и он долго колебался: ехать – не ехать, вдруг без него придёт повестка?

Цель маршрута я выбрал по карте – на речке Мёже, притоке Западной Двины. Но хорошее место для стоянки найти нам так и не удалось. Я несколько раз сажал машину в грязь, приходилось поднимать её домкратом, подкладывать брёвна. Мальчишки толкали, а их грызли мухи. На одной из колдобин я оторвал глушитель. Сил больше не было, мы начинали ненавидеть друг друга. Наконец-то я попросил Тушкана сесть за руль. Он чувствовал себя на пересечённой местности как дома. Всем стало легче. Я не наседка, они не цыплята! Стемнело, когда мы обосновались на берегу совсем крошечной речушки в 200 метрах от шоссе – лучшего места уже не найти. И простояли там неделю – весь поход.

Мальчишки убежали купаться, я что-то мастерю в лагере. Вдруг прибегает Виталь. Он страшно возбуждён. «Евгеньич, ты не поверишь! Там девки 15-летние, и все ё…ные!» Я говорю: «Ну и что ж тут такого?» «А, ты не понимаешь!» – схватил бутылку водки и убежал.

Гулянка затянулась до ночи. Парни ещё несколько раз прибегали за водкой, потом, уже в темноте, прислали Дрочу за гитарой. «Вы её утопите», – я гитару не дал. Через некоторое время явился Виталь с девушкой, отнюдь не 15-летней, но молодой и вполне симпатичной, по имени Олеся. Под личную ответственность я отдал им гитару.

Около полуночи я решил сходить к ним в гости. Перешёл на другую сторону реки, где в молодом сосняке горел костёр. У костра, кроме моих мальчишек, мельтешили 2 пьяных мужика и несколько женщин разного возраста – от 10 до 30 лет. Все были достаточно пьяны. Пили самогонку. Мальчишки удивились моему приходу, кто-то из женщин налил мне самогонки, и на меня перестали обращать внимание.

Там действительно была одна девочка лет пятнадцати, угловатая и молчаливая. Десятилетняя Яна всех смешила и предлагала сделать массаж. Тушкан улёгся на живот, и Яна помяла ему спину. Черноволосая, черноглазая Олеся, худенькая, как девочка, – не удивительно, что Виталь принял её за малолетку, – вся дышала надрывной отвагой, жалкой и пьяной. Её сестра Маша опухла от беспробудной пьянки. Старшая из женщин – Оля – играла роль хозяйки, но тоже не твёрдо держалась на ногах. О мужиках нечего и говорить – они чудом сохраняли вертикальное положение. О гитаре никто не вспоминал. Вскоре Олеся в сопровождении Виталя отправилась в деревню за самогонкой, а я пошёл спать.

 

К нам приехали подружки –

Хохотуньи, потаскушки,

Деревенские простушки

И пьянчужки.

 

Прихватили для разгона

Пару литров самогона,

Усадили у затона,

Там, где глубь бездонна.

 

И пошло у нас веселье,

Закружило каруселью.

Только ели

Тосковали, горевали,

 

Только сосны поднимали

Свои иглы, как ресницы,

Как стыдливые девицы,

Опускали.

 

Но уснуть я не мог – лежал в полудрёме. Начинало светать, когда мальчишки вернулись в лагерь… в сопровождении Олеси и Маши. Виталь с Олесей без лишних церемоний нырнули в палатку. (В одной палатке размещались мы с Дрочей, в другой – Тушкан, Лысый и Виталь. Так что Тушкану и Лысому пришлось остаться на улице вместе с Машей.) Через некоторое время Маша стала торопить: «Уже светает, ну как мы по деревне пойдём?!» Но Олеся выходить не спешила. Наконец Маша заявила, что уйдёт одна, и Олеся выбралась наружу.

Девушки каждый день исправно приходили на точку на речном берегу. У Олеси, как выяснилось, есть муж (неужели?!) и ребёнок – полуторагодовалый Санька. Когда я, купаясь, приплывал к ним на бережок, Санька с удовольствием подавал пустой бумажный стаканчик, и мне наливали самогонки. Закусывали огурчиком. Вечерами  Виталь уходил с Олесей гулять. О чём они говорили, я не знаю.

В одну из ночей я подслушал разговор Виталя и Лысого. Они беседовали о Боге. Виталь отверг Бога, когда у него умер отец, когда мать пила, а ему приходилось, чтобы прокормить себя, курочить на кладбище могилы, добывая цветной металл. А у Лысого – бунт против официальной церкви. (Помню, перед походом он обратился ко мне: «Евгеньич, вы там со своей колокольни скажите тому хрену, что наверху, чтобы погоду нам хорошую устроил!»)

Однажды в наш лагерь приехали два мотоциклиста, увидали гитару, попросили мальчишек спеть. Спели сами. А ночью подвалила большая компания парней, и снова была пьянка на том берегу, но на сей раз с музыкой и пеньем. Произошёл культурный обмен между городом и селом. Особенно всем удавались песни из «Сектора Газа».

Кстати, нам объяснили, где надо было устраивать лагерь. Оказывается, километрах в семи отсюда есть красивейшее место на озере Чистик. Откуда ж я знал? Но мы решили не переезжать.

В предпоследнюю ночь ударил такой ливень, что мы промокли до нитки. Главное, залило костёр, так что разжечь его не представлялось возможным. И я решил свернуть поход на день раньше срока.

В дороге Тушкан помог мне отремонтировать глушитель при помощи консервной банки, и мы благополучно и без лишнего шума приехали домой.

 

Инициация

 

– Евгеньич, поздравь *** – сегодня он стал мужчиной!

Четверо парней нашли в придорожной канаве в стельку пьяную проститутку и имели её – надо думать, с её пьяного согласия. Других подробностей не знаю.

 

Дискотека в подвале

 

Борьба за землю «Юннатки» между городом Х и областью вступила в последнюю стадию. «Юннатку» закрыла СЭС.

Ах, бедный Войтенок! Накрылась его вотчина, в которой он чувствовал себя князьком. Помню, как-то, в стельку пьяный, он стал мне жаловаться: «Алексей Евгеньевич, Танька трахнулась. А я её, суку, любил!» Я никогда с ним не конфликтовал, не лез не в своё дело. Какие там у него, бывшего мента, творились дела? Только однажды, когда ворота оказались заперты, и никого в «Юннатке» не было, мы залезли внутрь через забор, и мальчишки аккуратно вскрыли замок на двери нашей комнаты. Когда явился Войтенок, он был как громом поражён нашим самоуправством. Но мы, не споря, починили замок: придраться было не к чему. А чего он мне ключ не давал, сколько я ни просил?

В это же время нас выставили из «Контакта». Т.И. было крайне неловко сообщить мне об этом, но помещение потребовалось для зарабатывания денег, а бесплатные мальчишки никому не нужны.

Эти люди не понимают, что заслуживают взаимности. И поздно будет удивляться, когда нынешние мальчишки и девчонки лет через 10 будут их грабить и убивать, в лучшем случае оскорблять, в грош не ставя их заслуги и интересы; их собственные дети обернутся против них и скажут: «Вы нас никогда не понимали, оставьте нас в покое; вы нам не нужны; теперь мы хотим жить без вас».

К счастью, в Х. есть один лицей, а в нём директор Людмила Ейликовна Кацыв; я познакомился с нею, делая статью в газету, и был приятно удивлён, впервые в жизни встретив всё так хорошо понимающего школьного педагога. Я обратился к ней за помощью, и она предложила мне замечательный, уютный, чуть захламлённый и тёмный подвал – бывший школьный тир. Мальчишки были в восторге, и я согласился. Мне удалось забрать из «Юннатки» инструменты, и мы вселились в подвал. Сами, вдвоём с Антоном, сделали проводку 220v, кое-что сломали, повыносили мусор; нам разрешили использовать материалы, сложенные в нашем подвале, из них мы соорудили сцену, расставили колонки, барабаны, пюпитры, микрофоны и гитары. В нашем подвале есть тёплая труба, и поэтому не холодно даже зимой. А главное, очень много свободы. Сюда стали приходить даже те, кто давно не бывал в клубе: Жека, Санька, Бутуз. Приносят с собой пиво, иногда бутылку водки. Тушкан и Лысый много пьют, но не колются.

Правда, у Тушкана стаж без «дури» ещё не велик. Не так давно он попросил дать ему гитару и усилитель – потренироваться дома. Я дал. А он их продал за пару доз. Усилитель успел спасти Виталь, а гитара уплыла. У Виталя с Тушканом тогда, видимо, состоялся тяжёлый разговор. После него Тушкан, кажется, укололся лишь однажды – «винтом», на героин не было денег. А гитару я выкупил у Кабанчика: это он, свинёнок, купил тогда её у Тушкана.

А вот и заплаченная цена. У Тушкана ВИЧ и гепатит С, у Лысого – ВИЧ, гепатит В и С. У них хватило мужества сделать анализ и это всё принять. Вначале был порыв лечиться. Я всё разузнал и предоставил им самим сделать шаг – лечь в больницу. Но их остановили минимальные трудности – надо было пойти в поликлинику и сделать УЗИ; к тому же выяснилось, что не только ВИЧ, но и гепатиты не лечат, а наблюдают, как с ними, быть может, справится организм. Главное – диета. И порыв лечиться сошёл на нет. Ну что ж, я не вправе решать за них. А Эля не бросила Тушкана.

Кстати, раз уж зашла об этом речь: Кабан, вышедший из тюрьмы по амнистии, медленно умирает от СПИДа, и у Сахатого обнаружен ВИЧ.

Однажды мы с Виталем сидели вдвоём в летнем кафе на берегу канала за бутылочкой пива, и он мне сообщил: «Евгеньич, ты только не злись – я попробовал героин. Очень хотелось узнать, что в нём такого притягательного?»

«Ну и что?» «Меня вырвало. Ну его на хуй!»

Я был зол, как чёрт, но не боялся, что Виталь подсядет на иглу. Беспокоился лишь, не подцепил ли он какую-нибудь заразу. Но в тот раз обошлось. Зараза подстерегла его позже.

Когда не было героина, наши «торчки» взяли обыкновение вмазываться димедролом. И Виталь с ними «за компанию»: мол, димедрол – это фигня. Ну и подцепил гепатит В, пожелтел весь, отвалялся, сколько положено, в больнице, порядком посадил себе печень, но поправился.

Главное, конечно, была музыка. Виталь ещё в «Юннатке» стал сочинять песни. Лёха тоже пытается – не хочет отставать. Вот они и поют: десятка 2 своих, столько же из Цоя, из «Сектора Газа», из других групп понемногу – вполне приличный репертуар. Теперь у них мечта – играть на дискотеках в лицее. Им нужна публика, нужна слава.

Однажды Антон предложил: не попытаться ли нам выучить тех, кто бросил школу, но хочет учиться и получить аттестат. Я поговорил с Людмилой Ейликовной и с завучем, ответственным за экстернат, и получил их согласие провести через экстернат тех, кого удастся подготовить. И ещё мне удалось раздобыть денег на оплату труда педагогов – для начала 14 тысяч рублей, потом ещё 6. Мы предложили это Дроче, Лысому и Тушкану. Дроча согласился с готовностью: он переживает, что не учится в школе; он даже попытался туда вернуться 1 сентября, но это привело в негодование родителей его соучеников, и дело закончилось ничем. Опять неудача. (Кстати, за тот злосчастный кабель Дроча отделался тремя годами условно.) А вот Лысого пришлось уговаривать. Он так и не решил, нужен ли ему аттестат, но решил попробовать. (Он просто не знает, как может увлечь учёба, причём именно его. Как-то он рассказал, что решил проверить закон Архимеда, и делал это лёжа в ванне, ночью – экспериментировал, в точности как сам Архимед.) Тушкан, как всегда, пошёл за компанию. Сначала мы думали привлечь учителей из школы. Но школьные педагоги не справились. Математичка отказалась через несколько занятий, а географичка довела дело до конца, а на экзамен пацаны почему-то не идут. И тогда мы решили, что Антон будет учить их математике. Он сказал: «Когда математике учит психотерапевт, это стоит вдвое дороже». Я явился на первое занятие – а оно состоялось в нашем подвале – как бы с ревизией. Это было потрясающе! «Вы знаете, как определяется калибр стрелкового оружия? Берётся фунт свинца, скатывается в шар – это первый калибр. Делится пополам, на два шара – второй калибр. И так далее. Оружие 10-го калибра стреляет одним из десяти равных шаров – 1/10 частью фунтового шара. Так получается… дробь! Итак, мы проходим дроби». И они всё занятие «взвешивали» свинцовые пули. «Меняю 5 пуль 7-го калибра на 9 пуль 13-го калибра!» Как проверить, не надувает ли Антон? Научились приводить дроби к общему знаменателю. Дроча говорит ответ. «А если подумать?» (А ответ-то правильный!) Дроча виснет. Тушкан виснет. Лысый виснет. Они заранее настроены на то, что ошибутся. Антон даёт им повисеть. Потом сообщает им об этом. Они злятся… но слышат, думают, работают. Работа без сопротивления – вы можете представить себе такое в школе? Виртуозно! Я соглашаюсь, что занятия у Антона стоят дороже… в 1,75 раза.

Но Антону пришлось полтора месяца работать в долг. Эту историю я назову…

 

Психолог-экстремал

 

Однажды Антон предложил пойти в театр. Приехала труппа из Питера, очень интересный режиссёр, в спектакле используется джаз, играют выдающиеся джазмены, спектакль поставлен по «Преступлению и наказанию», но совсем не так, как проходят в школе… Собрались пойти в субботу Лёха, Лысый, Тушкан, Эля и Ира. И организатор всего этого мероприятия Антон. Я пойти с ними не смог.

В субботу около полуночи ко мне в квартиру вваливаются Тушкан, Эля и Лысый и рассказывают жуткую историю. После первого акта Эле стало дурно (способ, разумеется, бессознательный, стать в центре внимания?), и Тушкан вызвался отвезти её домой. Антон одолжил Тушкану свой старенький «Гольф» – сгонять туда и обратно. Написал доверенность. Лысый увязался за компанию. Гоп-компанию остановили менты, когда Тушкан пересекал двойную сплошную, – ага, так у тебя и прав нет?! – автомобиль забрали на штрафную стоянку, а их… отпустили. По словам Тушкана, менты были изрядно пьяны. И вот они явились ко мне, по пути чуток поплутав в метро. И теперь им надо где-то переночевать – до Х не добраться ночью – а утром ехать выручать «Гольф». Верить в эту белиберду или не верить? Но Тушкан демонстрирует написанную Антоном на листке, выдранном из записной книжки, «доверенность». Звоню Антону. Оказывается, всё правда. Он просит взаймы 3000 рублей, чтобы заплатить за эвакуатор и шрафстоянку. Утром их ему подвезёт Тушкан.

Ложимся спать.

О, это была проблема: где их уложить спать? Можно Эльку на раскладушку, а Лысого с Тушканом на диван, а можно Эльку вместе с Тушканом, а Лысого на раскладушку. Я спрсил у них, как лучше? Никто (главное, Элька) не возражал против второго варианта.

Как же меня напрягало, что у Тушкана ВИЧ и гепатит, а он спит с Элькой! (В презервативы что-то не больно верилось.) Но это их дело. Только однажды я сказал Тушкану: «Береги Эльку!»

Утром Тушкан и Лысый берут деньги и уезжают на встречу с Антоном. Эля остаётся их ждать. Правда, до адресата доезжает лишь часть денег: 150 рублей пацаны проедают по пути (а быть может, откладывают на героин?). С Антона всюду берут по минимуму; но всё равно он остаётся должен 3 тыщи, вот их-то он и отрабатывает математикой.

Антон потом делился со мной, что переживает: всё могло окончиться намного хуже. Что, если бы Тушкан кого-нибудь сбил или с кем-нибудь столкнулся? Но всё равно то, что произошло, дало бесценный опыт взаимодействия, которого у них просто нет, и доверия.

А Лёхе в спектакле больше всего понравился джаз. Когда он делился со мной впечатлениями, у него прямо глаза горели.

Как-то раз прихожу я в подвал (я прихожу позже Антона, Дрочи, Лысого и Тушкана – они до общего схода занимаются алгеброй; ещё и Санька к ним по собственному почину иногда присоединяется) и вижу – наводнение. Все сидят на сцене, а Антон в непромокаемых сапогах по щиколотку в воде ведром вычерпывает воду и выливает в дыру в стене. Присоединяюсь к нему; вместо неудобного ведра приспосабливаем два сапога, что валялись в подвале с самого начала. Антон стоит в луже и зачерпывает воду сапогом, я принимаю и выливаю. Потом меня подменяет Лысый; так мы с ним и меняемся. Когда устаёт Антон, отдыхаем. Подходят мальчишки и девчата, как всегда, начинается концерт. Антон то черпает воду, то стучит на барабанах. Когда пришло время расходиться, от лужи осталась треть. Потом вода стала уходить непонятно куда, как непонятно откуда пришла.

Своё совершеннолетие Лёха справлял в подвале. Он привёл с собою друзей: Костю и Наташу. Как я понял, Наташа – девушка Кости, но может быть, я ошибся. Пили пиво и водку. Ира, кажется, переживает, что они «неправильно» себя ведут. Она у меня спросила: «Ничего, что мы тут пьём водку?» Я ответил: «Я ничего вам не диктую, хотя мне кажется, что пьёте вы многовато». Косте у нас очень понравилось, он был в восторге.

Через несколько дней Костю провожали в армию. Виталь тоже решил не отмазываться: будь что будет. Но его пока не призвали: год назад он болел гепатитом, и пока его обследовали, время ушло. Но тогда было не ясно, призовут его этой осенью или нет. Лёха, у которого освобождение из-за сколиоза, решил, что одному ему будет скучно, какая-то на него нашла хандра, и он пошёл «сдаваться» добровольно. Но у него ничего не вышло. В медкомиссии ему сказали: «Болеешь, мальчик, – так болей».

Наташа продолжает приходить к нам в подвал. Она очень живая и непосредственная; и это она первая стала у нас танцевать. А то музыканты на сцене рубятся, а все прочие сидят сиднем.

Вначале ведь и музыканты наши были жутко скованы, на барабанах вообще никто не мог сносно стучать. А теперь свободно меняются и Лёха, и Виталь, и даже Тушкан; Лысый иногда садится на барабаны; а уж в микрофон орут без всякого стеснения. А вот девчонки наотрез отказываются спеть в микрофон.

Ну а я помаленьку привожу подвал в божеский вид: ровняю пол, мастерю лавки и столы, чем-то хочу загородить холодную стену. Линолеум думаю постелить. А главное – я строю камин. Виталь и Лёха на своём заводе уже смастерили трубу, выведем её в дырку в стене. На дырку уже есть заслонка. Замечательно, что Людмила Ейликовна не стала возражать против камина. Ну и директриса! Скоро у нас будет гореть огонь. Совсем станет уютно.

 

* * *

Здесь люди оттаивают душой. Я получил то, что хотел. Но совсем не в том виде, как думал. Я шёл к этому интуитивно, потом, под влиянием Антона, вполне сознательно. Как мало осталось здесь того, с чего я когда-то хотел начать: официального православия! И всё же я верю: Христос посреди нас! Опять вспоминается отец Павел: «Я-то ведь не пропал…» Если только я правильно его понял…

 

Часть 2. «Наркоманский затон»

 

Гибель «Гольфа»

 

Наш подвал стало затапливать постоянно. Мы жили, как в индейской деревне на сваях, перемещаясь со сцены до помоста, на котором установили барабаны, по столам и скамейке. Антон привёз с дачи насос, но вода прибывала по мере откачки; её уровень определялся высотой порогов между отсеками подвала. Надежды на осушение не было.

Но каждый раз по вторникам, четвергам и субботам в нашем подвале звучала музыка. По субботам (договорившись с директором школы; она – чудо!) собирались без меня и без Антона – словно это место обладало притяжением. Мало того – именно здесь, а не в школьных классах, утвердились занятия алгеброй. Их вёл Антон; приходили заниматься Тушкан и Лысый, иногда Дроча, а иногда – Лёха-Опёнок (о нём пойдёт речь ниже). Школьные учителя потерпели полное фиаско. Они обижались на парней, взывали к их совести, короче, вели себя, как… школьные учителя.

Опёнок не принадлежал раньше к нашей компании, а в последнее время приходил постоянно; у него совершенно бешеные глаза – такие когда-то были у Дрочи – отчаянные глаза самоубийцы. Обычно он приносил с собой бутылку водки; её распивали все, предлагали и нам с Антоном – я изредка выпивал 50 грамм. Пустые бутылки я просил забирать с собой.

После занятий алгеброй – они у нас начинались пораньше; на сей раз Тушкан и Лысый, хоть пришли на «урок», но учиться не пожелали, и Антону внимал один Опёнок – подвалил народ, и была распита бутылочка-другая. Лысый, уже бывший к тому времени под мухой, захмелел и уснул, подложив под своё тело лист пенопласта. А Тушкан, выпивший мало, пристал ко мне и Антону: дайте прокатиться, – мы оба были на машинах, я на «копейке», Антон на «Гольфе». Но мы наотрез отказались: ты, мол, выпил – нельзя. Тушкан заканючил: ну, вместе с вами, пожалуйста. На такой расклад Антон согласился, они ушли. Я не заметил, как к ним присоединился Опёнок.

Примерно через час ездоки вернулись. Тушкан – хромая и держась за голову, на Опёнке лица нет, Антон подошёл ко мне: Лёшка разбил «Гольф». Оказывается, он попросился за руль, Антон его пустил, а тот со всей дури вмазался в столб. «Я ему кричу: тормози, а он – по газам, ничего не видит и не слышит. «Гольф», похоже, не подлежит ремонту. Тушкан ударился головой и ушиб ребро, может быть, сломал. Его надо везти в больницу». Опёнок: «Сколько? Я заплачу!» Антон: «Погоди, главное сейчас – что с Тушканом». Парни пошли смотреть разбитый «Гольф». Мы уговариваем Тушкана ехать в больницу. Он «тормозит». Но голова болит очень сильно, и он соглашается. Тут приходит, кажется, Жека: «Менты приехали». Вызвала какая-то добрая душа. Все движутся на выход, но надо же будить Лысого. Жека пытается – безуспешно. Подхожу к Лысому, вижу, что он нетранспортабелен и нереанимабелен. Короче – невменяем. Но начинаю уговаривать: беда случилась, надо всем уходить; мы не можем тебя здесь оставить, надо вставать и идти. И вдруг Лысый поднимает голову, пытается встать; со второй попытки это ему удаётся; я его поддерживаю, чтобы он не свалился в лужу, но один раз он оступается – промок по колено, и мы выходим во двор. Это – чудо: он сделал поистине невозможное, встал и пошёл единственно из-за любви и уважения ко мне. Я прошу Лысого не попадаться на глаза ментам.

Но менты приехали не простые, а капитан и два старлея: вероятно, думали, что «Гольф» разбили угонщики. Пока Антон разбирается с ними, сидя в их «Шестёрке», я грею машину, чтобы везти Тушкана в больницу. Подхожу, чтобы сказать Антону, что я «сдам» Тушкана и вернусь. Мент мне говорит: «Скажите в больнице, что парень упал с лестницы, и ни в коем случае – что пострадал в ДТП. Иначе у вашего друга будут неприятности». Со мною едут Ирка – у неё Тушканова куртка – а также Лысый и Жека, чтобы проводить Лысого до дома. Тушкана кладут в больницу, я прошу Иру зайти к нему домой, взять документы и занести в больницу и возвращаюсь к Антону. Оказывается, он рассказал милиционерам всё как было; они спросили, зачем он приезжает в Х из Москвы, и он поведал им про наш клуб; менты сказали: «Да, мы видим, какая это публика; часом не тот вон был за рулём?» – указав на Лысого, который едва держался на ногах. «Нет», – сказал Антон, – и менты его отпустили с миром, не взяв ни копья. Вот уж урок так урок пацанам!

«Гольф» оставили пока в школьном дворе дожидаться буксировки. Если его ремонтировать, это обойдётся долларов в 700. Интересно, как поступит Опёнок: заплатит, хоть частично? Или вовсе исчезнет с горизонта? А Тушкан назавтра же ушёл из больницы. Не может он лежать – скучно!

 

Погребение «Гольфа»

 

Я легко мог отбуксировать Антонов поверженный «Гольф» в Москву в пятницу. Вместо этого мы оставили его у школы до понедельника. Антон попросил школьных сторожей присматривать за инвалидом, чтобы его не добили и не разобрали на запчасти, и оставил им 300 рублей. Дело в том, что ему пообещал Опёнок договориться на заводе, где он работает, о эвакуации и ремонте «Гольфа» – это, мол, выйдет дешевле. И Антон не захотел лишить его шанса принять участие в восстановлении разбитого им автомобиля. Мне было неспокойно; я сказал Антону, что Опёнок при всех своих переживаниях и раскаяниях может запросто исчезнуть. Антон этому не поверил. Но вышло именно так, как я предсказал. В понедельник Опёнок не появился. А «Гольф» к этому времени превратился в груду металлолома.

О последовательном разрушении вверенного их попечению средства передвижения Антону исправно докладывали сторожа: так они блюли свои оплаченные обязанности. По их сведениям, в ночь с пятницы на субботу на несчастном «Гольфе» прыгали полтора десятка парней, вышедших со школьной дискотеки, пока их не прогнал охранник. В субботу беззаботные школьники катались вокруг школы на безответном «Гольфе». А в воскресенье дети довершили начатое: разбили стёкла и фары, до конца искорёжили корпус. Потом в дело включились взрослые и ночью сняли с «Гольфа» всё мало-мальски пригодное к употреблению: колёса, сиденья, детали, оставив пустой мятый остов валяться не там, где его оставил Антон, а позади школы у гаражей.

Антон был в шоке, чуть ли не в депресии. Мало того, что он лишился машины, которую любил, как некое удивительное, наделённое скоростью и мощью существо, он также лишился и многих иллюзий, что всегда очень больно. Да к тому же вторично наступил на те же самые «грабли» – обидно, понимаешь. Когда он говорил со мной, я вдруг понял, что он оплакивает свой «Гольф», как родного покойника. Я сказал ему об этом, и он подтвердил, что так оно и есть, добавив, что было бы легче, если б его можно было похоронить. А не вызвать ли эвакуатор и не похоронить ли «Гольф» на свалке?

Также он говорил, что хотел бы дать школьникам обратную связь – сообщить о своём горе – но не знает, как это осуществить. Может быть, написать о происшедшем в мою газету? Тогда это должен сделать он сам, – предложил я Антону.

Всё это имеет прямое отношение к одному поразительному проекту, с которым Антон носится уже больше года. Суть вкратце такова: что, если запустить в интернете систему, позволяющему каждому, кто пожелает, работать со своими невыраженными переживаниями самостоятельно, с помощью психолога или коллективно?! Впервые идея проекта пришла Антону, когда погиб «Курск». Он говорит, что затонувшая подлодка так и вплыла к нему со всем мёртвым экипажем. Дать людям место, где можно попрощаться со своими неведомо где лежащими мертвецами, – некрополь – с этого всё и началось. С эпиграфом из Высоцкого: «Наши мёртвые нас не оставят в беде, наши павшие, как часовые…» Об этом мы много говорили с Антоном. Наконец, он оформил свой проект в виде 15-страничного документа, собирает отзывы и готов разместить его в интернете. В своём виртуальном некрополе он и похоронит свой «Гольф».

 

Страсти по «Гольфу»

 

Ирке кто-то назвал кличку возможного погубителя «Гольфа» – Цикл. Ира предложила Антону разыскать супостата. У неё, мол, есть знакомые ребята, которые найдут его и приведут поговорить. Антон сначала согласился, но потом, подумав, дал отбой: дело могло закончиться дракой, а не открытым разговором, как он того хотел. Он надеялся, что из этого разговора может что-то вырасти живое. Он решил действовать сам.

Приехав как-то утром в лицей, он обратился к первому встречному пацану, не знает ли тот парня по прозвищу Цикл. Пацан ответил: это я. Антон пригласил его вместе с друзьями к нам в подвал.

Они пришли толпой человек в 10. Расселись, кто где сумел (подвал был всё ещё залит водой). Мы предложили им чаю – и водки, на выбор. От того и другого они отказались. Поначалу напрягались: можно ли здесь курить? эй, не ругайся матом! – но скоро освоились, сидели, слушали. Среди них оказался поющий товарищ, он вылез к микрофону и спел. Кстати, Цикла звали вовсе не Цикл, а, во-первых, Цикля, а во-вторых, Женя.

Тут Антон попросил сделать паузу и сказал про разбитый «Гольф». Парни ответствовали, что ломали машину не они, а вовсе даже чужие парни, которых не пустили на дискотеку, а им самим от тех ещё и досталось. На том и разошлись. Мы пригласили их приходить к нам в подвал. «Не помешаете», – изрёк Виталь.

В следующий раз явились несколько мальчишек из местных. Тушевались на заднем плане и вскоре ушли. Остались двое: Антон (чтобы не путать с психологом Антоном, я буду называть его Антон-2) и Саня. Александр попросил дать ему гитару и микрофон (это был не тот, кто пел в прошлый раз). Оказалось, что он прилично играет и поёт. Он спел песню группы «Ленинград», которая мне очень понравилась. Наши не поют песен этой группы.

Вдруг в окошко кто-то с улицы бросил дымовуху. Вонючий дым заполнил подвал. Парни бросились наверх – все, кроме Антона-2 и Сашки, девчонки поднялись в коридор – у нас нечем было дышать. Саня сказал, что, возможно, дымовуху бросил Цикля. На месте преступления парни, естественно, никого не нашли и вернулись, обойдя вокруг школы. Саша утверждал, что разбитый «Гольф» – всё-таки дело рук Цикли. Мало того, прежде чем отдать приказ ломать машину, сей предводитель местных пацанов обдумывал план поставить Антона на бабки: ведь тот посмел закатить поверженный автомобиль на его, Цикли, законную территорию. Самого Антона в тот вечер не было: отзанимавшись алгеброй с Лысым, он отправился в ГАИ снимать «Гольф» с учёта. Мои мальчишки, кажется, всерьёз настроены разобраться с Циклей, а я убеждаю их, что не стоит начинать войну: ни к чему хорошему это не приведёт.

А народу у нас прибыло, и не только за счёт местных ребят. Приходят парни с завода, где работают Виталь и Лёха, и несколько девиц: у наших музыкантов завелись первые фанатки. Кстати, объявился и Опёнок и очень жалел, что не застал Антона.

Приблизительно в то же время Антон (психолог) предложил ребятам съездить на приём в Центр Исцеления к экстрасенсу Лене, которая у него консультируется и с которой у Антона очень тёплые, открытые отношения. Собрались и поехали Тушкан, Лысый, Виталь и Ирка. Я очень надеюсь, что у них проснётся внимание и интерес к своим организмам, без чего всякая попытка медицинской помощи им бессмысленна.

У Иры возник запрос на психологическую работу с Антоном, и они провели несколько самых настоящих консультаций (в коридоре 1-го этажа нашего лицея, сидя на подоконнике). А вот Виталь возражает против психологической группы: он боится, что эта формальность испортит наши отношения, которые для него значат очень много.

 

Фото на паспорт

 

Пришлось мне сфотографироваться на новый российский паспорт. Получил фотографии и задумался: что за грустный вид, что за горькая складка у губ… А я-то был уверен, что всем в своей жизни доволен, равно как и самим собой. «Видно, что-то не так в его горькой судьбе…» А что не так? Не вем…

 

Футбол первый

 

«Футбола толстокожий бог» потребовал жертв. Которые и принесли ему наши дорогие болельщики (а таковыми являются буквально все в нашем клубе) на первой игре сезона. После матча, кажется, дрались все со всеми. Лёху сильно избили, отпинали ногами, у него рассечены губа и бровь, сломан зуб и вдобавок сотрясение мозга. Я вёз его домой на машине, и он всю дорогу сокрушался – ну чего, спрашивается, полез?

А Виталь кричал: «Дайте мне ствол!» – и собирался идти отстреливать обидчиков. Пока не протрезвел.

Один человек сообщил Антону, что знает, кто крушил его «Гольф» – некий Поган. Антон сказал об этом в клубе, и его тёзка Антон-2 возразил, что то был не Поган, которого он, дескать, неплохо знает, а московские скины, которые тусуются на Арбате, а в тот вечер за каким-то хером наведались в Х. И кто-то им шепнул, что битый «Гольф» во дворе лицея принадлежит нерусскому. Антон попросил передать им, если возможно, что он не прочь с ними пообщаться. Антон-2 сперва не мог въехать, зачем, если не для войны. Потом понял, что Антон хочет предложить им отвечать за свои действия – так, как они посчитают нужным. Посмотреть им в глаза. А не захотят – и не надо. И что хватит одного разбитого «Гольфа» – продолжения не требуется.

А в его дворе такие же пацаны сожгли дотла чью-то иномарку…

В Центре Исцеления, куда Антон устроился было консультировать (бесплатно), экстрасенсно-начальственные тётки решили устроить ему экзамен – публичную консультацию. Пришла женщина с запросом на консультацию психолога. Консультация прошла блестяще, женщина получила всё, что ей было необходимо (получила сама, Антон, к удивлению «синедриона», ничего, как всегда, с ней «не делал», а больше всего слушал). Экзаменаторши не досидели до конца, все до одной смылись в коридор. По окончании директриса сказала Антону, что не согласна, чтобы он у неё работал, а вот лечиться – пожалуйста. У неё самой, кстати, проблем, чтобы обращаться к психологу, нет, она их все «решает молитвой».

В один из четвергов воды в нашем подвале прибыло настолько, что попасть туда оказалось невозможно. Мы пошли в парк, благо, уже стало тепло. Раздобыли где-то гитару. Пели по очереди Виталь и Саня. Уже совсем стемнело, когда вдруг подвалила толпа парней, послушали наше пение, попросили гитару… Оказалось, что среди них был слезший «торчок», он заговорил с Антоном. Сначала всё допытывался, не сажаем ли мы молодёжь на иглу, потом заценил: «Удачи вам!» Антон сказал, что был в их беседе тонкий психологический момент: парень казнил себя за своё наркоманское прошлое, а Антон принял его в этом – и парнишка оттаял.

Но, как выяснилось позднее, дело закончилось дракой между Виталем и пришельцами…

 

Скины

 

Виталь получил повестку в военкомат. Он прошёл медкомиссию, был признан «годным с ограничениями», но всё надеялся, что его в последний момент ушлют в командировку. Не услали. Уже был известен день призыва, уже Виталь назначил день проводов. Вдруг мне звонит Антон: «Алексей, вы знаете, что Лена (это экстрасенс) сказала Виталику, что с его заболеваниями не следует идти в армию?» «Нет, он мне не говорил. А что у него такое?» «Лена считает, что у него больное сердце, что-то с левым желудочком, и с дыханием». «Ну и что же делать? Времени-то осталось всего пара дней?» И Антон предлагает мне, как корреспонденту газеты – разумеется, вместе с Виталем – заявить в военкомате о его нездоровье, и пусть они сами решат, как с ним быть – направят повторно на обследование или забреют в армию, проигнорировав мой сигнал. А тем временем чтобы Виталь сам в хорошем месте сделал кардиограмму. Потому что, по словам Лены, хороший кардиолог разглядит на кардиограмме то, что человек предвзятый попросту не заметит. Я со скрипом соглашаюсь. Тошно, но надо. Дело за Виталем.

С Виталем встречаемся в четверг в подвале, затем перебираемся в парк. Антон где-то отстал. Начинает моросить дождик. Наш народ подходит помаленьку. Появляется Антон. Оказывается, по пути его забросали камнями какие-то подвыпившие молодые люди. Начинается долгий – и, забегая вперёд, бесплодный – разговор с Виталем. Антон рассказывает о своём друге, который, попав в армию, был принуждён драться по три раза за ночь в сортире, пока не понял, что можно ту же энергию направить более эффективно. Он долго боролся, но в итоге победил и был комиссован. Теперь он в Америке. Но Виталь не хочет возвращаться в военкомат. Ему всё осточертело. Неужели армия лучше?

По дорожке начинают дефилировать парни, обкидавшие Антона камнями. У нас разговор закончен, время около девяти, и мы не спеша направляемся к выходу из парка. Парни нас догоняют. Их трое, но где-то поблизости, несомненно, находятся их дружки. Антон поворачивается к приблизившимся парням и спрашивает, что вызывает их раздражение. «Да ты на себя посмотри, ублюдок!» У Антона длинные волосы, собранные на затылке в узел, и ассирийская бородища. «Ты еврей! Ты ходишь по нашей земле! Мы этого не хотим! Тебя надо убить! Вас шестеро, а нас трое. Давайте один на один!» Антон говорит: «Я понимаю, что вы хотите со мной драться, но я не хочу». «Почему ты не хочешь?» «Не хочу, и всё». Особенно настырен рыжий и тощий субъект, абсолютно невменяемый, вероятно, нагрузившийся «колёс». Он наскакивает на Антона и норовит ударить ногой в грудь. Антон тем временем объясняет, что длинные волосы ему нужны для занятий йогой и использования энергий. Рыжий ржёт: «Что, антенны?» Антон серьёзно отвечает: «Ну да, антенны». Из троих выделяется парень, который не прочь пообщаться с «евреем». Он уговаривает рыжего отстать. «Ты – еврей?» «Нет», – отвечает Антон. «Как твоя фамилия?» «Никулин». «А ты знаешь, где погиб мой дед? Он лёг под Берлином!» – Антон переходит в атаку. «А мой под Сталинградом!» – петушится парень. И снова: «Да ты посмотри на себя! Ты по моей земле ходишь!» «Она такая же твоя, как и моя». «А чем ты занимаешься?» – не теряет надежды подловить оппонента скинхэд. «Я лечу людей». «Что, йогой?» «Вот ты представь: у девочки эпилепсия. Ты знаешь, что это такое?» «Да, я видел». «У неё каждый день припадки. После того, как я с ней поработал, у неё три дня не было припадка. Стоит этим заниматься или нет?» «Стоит. Я тебе верю». И мы поворачиваемся и уходим. Но рыжий не удовлетворён: его лишили удовольствия, единственного, может быть, в его жизни. И он продолжает залупаться. К нему присоединяется ещё один. Рыжий машет ногами. Антон говорит: «Нет человека – нет проблемы», поворачивается и бежит к станции. А у рыжего травма – он выбил колено. Кто-то устремляется следом за Антоном. Остальные обращаются к нам: «Чем он вас околдовал? Вы его ученики? Вы идиоты!» «Он – наш друг», – отвечает Виталь. «Мы за Россию! А вы за что?» «И мы за Россию!» Инцидент, собственно, исчерпан. Скины остаются в недоумении, мы уходим к станции. Антона нигде нет. Оказывается, он сделал круг и вернулся посмотреть, всё ли у нас, оставшихся, в порядке. Тут он встретил одного из наседавших на него парней. Без «группы поддержки» тот чувствовал себя неуверенно и всё норовил увлечь Антона в парк: мол, твои там тебя ждут. Но Антон сделал ручкой и укатил в Москву.

В воскресенье провожали Виталя. Собралась куча народу, приехал даже знакомый из Тулы. Пили водку и пиво без закуски. Сначала слушали радио, потом перешли на берег канала, разожгли костёр и пели. Начали с Виталькиных песен. Виталь прощался со своей Катей – я раньше мало обращал на неё внимания, и она держалась в сторонке, а тут поговорил с ними обоими – Катя просто замечательная. Я уехал вечером, а все остались до утра. Я напутствовал Виталя: «Ты – творческий человек, и это твой плюс. Не знаю как, но я уверен, что это тебе поможет в армии». А Виталь напутствовал меня: «Евгеньич, береги клуб. Жалко, если Лёха перестанет приезжать».

Хорошие вышли проводы. А сколько пар на них сложилось! Утром к автобусу пришла Виталькина тётка: «Где вы его так напоили?!» А он прячет за спину бутылку пива!

Ира – чудесная, верная Ира – отпросилась у мамы до полуночи. Вернулась утром. «Мама, ты не очень сердишься?» «Я же не дура, всё понимаю».

Ира попала в наш клуб случайно, из совершенно другой, интеллигентной среды. Однажды она сказала мне, что многому научилась у наших мальчишек: у Тушкана, Лысого, Дрочи, Кабана, Виталя, и очень им благодарна. Парадокс!

 

Виталь шлёт письма одно за другим. Чаще, конечно, пишет Кате. А также мне, Лёхе, Ирке. Он попал во взвод связи. Это хорошо. Маленький коллектив лучше большого. Пока что он присматривается, держится особняком. Очень трогательно написал мне о Катерине, как бы поручил её моим заботам. Я дал ей прочитать это письмо.

Сейчас уже совершенно очевидно, что Виталь сбежал в армию от «тётки» (точнее, от всего куска своей жизни, обозначаемого одним словом «тётка»). Хотя тётка о нём действительно заботилась, и он ей благодарен.

А Лысый с бабкой делают у себя в квартире ремонт. Всё-таки у них любовь, хотя и странная.

Лысый всерьёз озабочен тем, к чему бы приложить свой ум, чтобы он приносил прибыль. Кто-то ему сказал: «Хочешь заработать – иди, ремонтируй автомобили». Лысый серьёзно ответил: «Если бы я хотел ремонтировать автомобили, я бы с детства этим занимался». Лысый стал взрослым, он состоялся как личность. В социальном аспекте он догонит, если пожелает.

 

Питер

 

Поход 2002 года. Он получился девичьим. Парни (Лёха, Тушкан, Лысый, Жека и Василенко) все, как один, в последний момент по разным и отчасти не известным мне причинам раздумали идти, и остались три девчонки: Ирка, Катя с Левого берега и Света. Ирка сорвалась прямо с последнего экзамена в технаре; она-то и хотела идти в поход больше всех. Свету я почти не знал, Катю – более или менее.

Поехали на моей машине за 350 км от Москвы в Тверскую область на реку Мологу. Когда-то я путешествовал там на байдарке с отцом. Место я присмотрел заранее, специально съездил на разведку, помня прошлогодние мучения с выбором стоянки. Высокий песчаный берег, сосны, отличный пляж, рыбалка. К сожалению, мошки – очень кусачие и надоедливые – изрядно портили нам настроение.

С девчонками оказалось намного проще, чем с парнями. Фактически мне приходилось заниматься только костром. Они мыли посуду, чистили картошку; Ирка со Светой сами предлагали помощь, Катя же интеллигентно молчала. Я всё удивлялся, как они её терпят. А они, похоже, вполне сознательно Катерину воспитывали.

Палатки окопали идеально, и это спасло нас от затопления. Погода нас подвела, дождь лил почти непрерывно; только два дня из семи были солнечными. Зато ночи без дождя были жутко холодными, девчонки в первую же ночь простыли, и в последующие дни купался я один.

Короче, на шестой день погода нас достала. И тогда я после недолгих колебаний предложил авантюру – махнуть в Питер. Денег оставалось в обрез – как раз на бензин плюс 300-400 рублей. И остатки тушёнки. По нашему замыслу мы приезжаем в Питер вечером, гуляем по Питеру, а потом я отправляюсь спать (в машине), а девчонкам остаётся вся ночь – знакомиться, общаться, делать что угодно – имея 300 рублей на троих. Рано утром мы встречаемся и отбываем домой. Девицы – особенно Ирка – пришли от этой идеи в восторг. Решено – едем.

Дорога до Питера заняла больше времени, чем я думал. Первый стокилометровый участок дороги – до трассы Москва-Петербург – оказался совершенно разбит и отнял у нас часа три. Потом наверстали, конечно, но всё-таки добрались до Питера довольно поздно – часов в 11 вечера. На улицах полно народу, светло, хоть уже и не белые ночи, машины идут потоком. Приехали в центр, поблуждали немножко, оставили машину у Медного всадника и пошли гулять по Невскому. Питер, в отличие от Москвы, производит впечатление вполне европейского города. Я получил большое удовольствие от прогулки. На Аничковом мосту попрощался с девчонками: дальше вы сами, а я пошёл спать. На прощание напутствовал: «Не ищите ничего; всё, что надо, само вас найдёт». Ирка в ответ: «Я знаю». Чмокнула меня в щёку; рада до ужаса. Они прихватили с собой две банки тушёнки – с голоду не помрут. Я побрёл назад. Дождик моросил, но никто вокруг не обращал на дождик внимания. Я поужинал хот-догом, полюбезничал с продавщицей. Сел в машину, отъехал за Летний сад и дальше, дальше по набережной, нашёл тихий сквер под стеной какого-то монастыря и залёг на ночлег. Было около двух, подъём в пять двадцать.

Мне не спалось. За время похода в машину набились комары и мешали уснуть. За девчонок я почти не волновался, знал – сами они ни в какую неприятность не влезут. Поспал всего два часа на рассвете.

Подъехал к памятнику Петру без десяти шесть. Дождь льёт! Без пяти подбежали девчонки. Счастливые! Ирка: «Это была лучшая ночь в моей жизни!» Ещё бы! Кто бы сомневался! Свобода! Оказывается, они перекусили в Макдоналдсе, познакомились с местными панками (ведь наша Ирка – реальный панк). Те показали им свои тусовочные места – «Трубу» и «Арку», пели песни, поили водкой, объяснили кратчайший путь, чтобы успеть к разводке мостов, а утром один из них проводил девчонок к машине. «Питерские панки особенные, они – добрые!» Ирка записала их координаты, засобиралась махнуть в Питер «на собаках» – ближе к весне, когда Питер будет отмечать своё трехсотлетие.

На обратном пути, как назло, установилась жара. В Твери мы задержались, чтобы искупаться в Волге. Дома были в шесть часов вечера.

Я чрезвычайно доволен этим походом и особенно тем, что решился на авантюру и махнул с девчонками в Питер. Им уже по 17-18 лет; нам пора менять нашу походную систему. Надо переезжать с места на место, знакомиться, общаться. И давать молодёжи максимум свободы.

 

В гостях у Виталя

 

Летом, пока я был в отпуске, четверо – Ирка, Катя, Ксюха и Андрей – съездили в Волгоград, где служит Виталь. Их пропустили в часть и позволили погулять по гарнизону, но Виталя за ворота не выпустили. Заночевала четвёрка по-панковски: под сосенкой в прибрежном парке, который тянется вдоль Волги на несколько километров. Этот парк – единственное зелёное место во всём городе. На второй день пообщались до вечера и уехали восвояси. Из этой поездки Ирка привезла фотографии, на которых Виталь в основном ест. Особенно много он съел «сникерсов» – кто бы мог подумать, что по ним он будет так скучать?

В конце августа я тоже засобирался навестить нашего служивого. В итоге поехали вдвоём с Катей. Виталя отпустили с нами, хоть и не без труда, на двое суток. Гуляли, купались, пили пиво. Ночлег нашли в частном секторе – по 40 рублей с человека. Обернулись в Волгоград и обратно за двое суток.

 

Новая генерация – панки

 

Подвал опять затопило. Целый месяц не могли начать собираться. Да и что там было делать? Ни Виталя, ни инструментов. Я не был уверен, что жизнь в подвале возобновится – вопреки «завещанию» Виталя. Положился на потенциал самой нашей группы. И не ошибся. Оказалось, что наш новый двигатель – Ирка. Отчасти «в память» о Витальке, но и для себя самой – ей очень дорог подвал – она привела своих знакомых панков. Я тем временем заполучил назад наши инструменты у Тушкана – правда, в ужасном состоянии. Но могло быть и хуже: оставь мы их в подвале на лето, их бы украли рабочие, которые делали в лицее ремонт, как украли пассатижи, молоток, удлинитель, провод. Что делать? Пришлось заняться ремонтом – и я починил усилитель! Музыка заиграла. Теперь стали заглядывать на огонёк и старички: Тушкан, Лысый, Женька, Борька, Дроча. Наших новеньких я пока не всех запомнил. Различаю Моряка, Авдея, Партизана, Димку (не помню, как по прозвищу), Фродо, Таньку и Яну. Всего их человек десять. Кстати, у Ирки тоже есть панковская кличка – Тройка.

Эти панки – совсем не такие, как наше первое поколение: не такие брошенные, никому не нужные, а скорее замуштрованные, несамостоятельные (Авдей) или бунтующие (Моряк). Им всем лет по 17. Музыкальный энтузиазм кипит.

Я приезжаю в подвал раз в неделю. Ещё раз или два в неделю собираются они сами. Старшая – Ирка. Со школьными сторожами «пакт о ненападении».

Предложил приезжать и Антону, но он пока не согласился.

Кстати, я тоже, как и он, остался без машины.

Нашу газету закрыли. Долго не мог найти работу. Устроился автором в специализированный технический журнал «Мастер 12 вольт». Гонорары неплохие, и масса свободного времени. Пошёл на курсы английского языка (и зову Ирку на немецкий) и в учебную группу по гештальт-терапии продолжительностью 3,5 года. Была уже первая трёхдневная сессия – чрезвычайно интересно.

 

Криминальная хроника

 

Тушкан и Борька по пьяни влезли в историю. Позвонили из автомата в милицию и сказали, что «Макдоналдс» на 23-м километре Ленинградки заминирован. С ментами общался Борька, Тушкан только подзуживал, и оба были настолько пьяны, что препирались по телефону («кто на самом деле ох…ел?») до тех пор, пока не подъехал патруль и их не взяли прямо у телефонной будки. (Нашли время играть в терроризм – после «Норд-Оста»!) Им светило реально по 3 года. Но, вроде, по Тушкану дело закрыли, а Борьку будут судить, но он несовершеннолетний, так что, надеюсь, отделается условным сроком или штрафом.

А Виталь что отчебучил! Прислал письмо: я, мол, в большой заднице. Хотел толкнуть со склада конденсаторы с драг. металлами, сговорился с барыгой – а того повязали. Барыга раскололся, назвал всех своих поставщиков, в том числе и Виталя. У того лапа, у другого друг полковник – остался Виталь крайним. Он-то бодрится, а я пока не знаю, насколько всё серьёзно. Хорошо, если дело в части, а не в прокуратуре. Девчонкам – Кате и Ирке – Виталь обо всём этом не написал.

 

Подвал – это место, а не дело

 

«Алло… Привет! Как ты?»

«Нормально. А вы?»

«Всё в порядке. Мы вчера отремонтировали усилитель. (Он опять ломался – А.Е.) Можно играть».

«Я знаю».

«А ты знаешь, что Дроча приходил?»

«Да-а? Неужели?»

«Да, и очень мне помог. Пока я выпаивал сгоревшие резисторы, он нашёл такие же в старой аппаратуре, что там, в подвале, свалена».

«Здорово! А остальные что делали?»

«Ну, сидели. Танька что-то тренькала на гитаре. Они ведь без тебя не могут. Там пришли какие-то, я их плохо помню, говорят – спойте. Моряк и Авдей хором: мы без Ирки не можем. Я: да-а? Вы без Ирки не можете? (Так и подмывало спросить: а ещё кое-что вы без Ирки можете?) Тут Танька вступила: а без меня можете?! Тогда Моряк ну отмазываться: а усилитель сломался! Всё равно не можем!»

«Просто ужас какой-то! Я вчера в подвале не была, а они все собирались, так вечером Авдей припёрся и давай бубнить: да ты чё? Мы так ничего и не спели! Да ты всё погубить хочешь!..»

«Что, призвал к ответу?»

«Во-во. Придётся завтра туда идти. А мне ещё с Катькой встречаться…»

«Что, неохота?»

«Не то что неохота, Алексей Евгеньевич, а их нытьё надоело. Они, видите ли, без меня не могут! Как дети малые!»

«Знаешь, мне всегда хотелось, чтобы подвал был просто местом, а не… как бы это выразиться?..»

«…А не делом?»

«Да, именно так. Местом, а не делом. Спасибо. Ты очень точно сказала».

«Они этого просто ещё не поняли».

«Я и сам это понял не так давно, когда мы ездили с парнями на Западную Двину позапрошлым летом».

«А мы тут волновались, как сумасшедшие…» (Мы – это, как я понимаю, девчонки, которых не отпустили в поход.)

«Да ну, вы так переживали? Я и не знал…»

«Каждый день встречались: ну как они там? Когда приедут?»

«Ну так вот. Я тогда вдруг осознал, что я как наседка на яйцах; взвалил на себя ответственность за всех и тащу, а никто меня об этом не просит и никому это не нужно. Только сил сжигает уйму; и так легко стало, когда я это лишнее бремя с себя свалил…»

«Верно, пускай сами пашут. Я ведь им не нянька, правда?»

«Вчера очень смешно вышло. Ну, ты знаешь, как Авдей над своими барабанами трясётся. Я сижу с паяльником. Он подходит: Алексей Евгеньевич, как бы починить то-то и то-то? – Я отвечаю: по-моему, можно так-то и так-то. – Он говорит: вы сделайте. – Нет, делай сам. – Я не умею. – Тут я по-настоящему удивился: как, болт отвинтить не умеешь?! – Болт умею. Но я всё равно не смогу. – Всё-таки попробуй. – Тут он вскричал: Алексей Евгеньевич, почему вы отказываетесь?! – Потому что я другим занят, а барабаны тебе нужны – вот ты и чини. – Я бы вас спросил кое о чём, да вы обидитесь! … Во как! Тут все встрепенулись: спроси! Спроси! Заинтриговал! Нет, не спросил! А чем всё закончилось – ни за что не угадаешь!»

«Неужели Моряк взялся за починку барабанов?!»

«Не-а! Татьяна! Она Авдеюшку пожалела. Шестеро парней стоят в кружок, Танька болты откручивает, а Авдей руководит».

«Это его обычная роль…»

«Только я думаю, что стоит вам с Танькой скооперироваться – и у нас наступит матриархат».

«Уже наступил, Алексей Евгеньевич! А вы не знали?»

Ирке исполнилось восемнадцать. Наш матриарх!

 

Часть 3. Гримасы родительской любви

 

Схлопотали, откуда не ждали

 

Мы сдали подвал в «аренду». Ирка привела рок-группу, лишившуюся репетиционной базы – четверых знакомых парней. Мы договорились, что они могут репетировать 2 дня в неделю, а за это восстановят наши барабаны. Подвал им очень понравился.

В итоге их и наши дни, как и следовало ожидать, перемешались, – жизнь в подвале не терпит распорядка. В принципе все довольны.

Я приезжаю в подвал раз в неделю, а народ собирается почти ежедневно, к возмущению и ужасу школьных сторожей. (Официально нам дано разрешение на 5 дней в неделю, включая 1 день для репетиций рок-группы; но явочным порядком 5 превратилось в 7.) Сторожа ворчат.

Сторожей трое: Старик (он, по общему мнению, секс-маньяк, сторожит только днём, на ночь не остаётся), Халява (с ним меньше всего проблем) и Мент, который мечтает нас закрыть. Ментовский наезд заканчивается всегда одинаково: написанием нового списка. Состояние динамического равновесия.

Вот и Новый год подоспел. Он совпал с Янкиным днём рождения, о чём я заранее не знал. Я принёс ёлочку, которую украсили сигаретными коробками.

И произошла первая в новом составе пьянка. Пиво-то присутствовало давно, а вот водка, похоже, впервые. (Портвейн, правда, уже как-то фигурировал. Без меня: к моему приезду две этикетки красовались на стене.) Сильно в тот раз не напивались. Разошлись около одиннадцати. Прощаясь, Авдей расчувствовался: «Алексей Евгеньевич, спасибо вам за всё!»

Напились через несколько дней на дне рождения Тани. Я уехал из подвала часов в 9 вечера. «Дети» потеряли бдительность, бродили в пьяном виде по школе. Дебоширили. Поломали барабан. Ирка спала. Чуяло моё сердце, что добром это не кончится. Но того, как именно совершилось возмездие, я никак не ожидал.

Звонит мне взволнованная Таня. «Сторож сказал, что вам нужно встретиться с директрисой. Наш подвал закрывают на ремонт. Какой может быть ремонт зимой?!»

Созваниваюсь и встречаюсь с Людмилой Ейликовной. Ремонт ни при чём, да и пьянка тоже. Оказывается: две премудрых мамаши (чьих имён, естественно, Ейликовна не называет), поставив телефоны своих деток на «прослушку», пришли в ужас от того, чем занимаются их чада в этом страшном месте – подвале, побеседовали со сторожами, возмутились ещё больше и, ни словом не обмолвившись дома, заявились прямиком к директрисе, поставив её прямо-таки в дурацкое положение. В самом деле: заявись в подвал любая комиссия, – и каюк, ведь мы ничего не сможем объяснить. Директрисе врежут, клуб закроют навсегда. Вот она и придумала историю с ремонтом, чтобы переждать какое-то время, не будоража молодёжь. Я ей ответил, что понимаю сложность положения и готов переждать, но хочу играть в открытую и подумаю о том, как с наименьшим риском, но честно представить ситуацию ребятам. На том и порешили.

 В подвале я рассказал всё как есть и попросил не совершать каких-либо действий, не разузнавать, кто эти мамаши, потому что, очевидно, в тех семьях такое положение, что любой толчок может привести к катастрофе.

Сидим, грустим. Как-то особенно нам хорошо вместе. Подвал всем нам очень дорог, и мы говорим об этом. Что бы ни случилось, мы возьмём его с собой, найдём, где нам встречаться. Всё-таки есть реальная надежда, что перерыв здесь лишь до марта. Но я говорю: на всякий случай надо быть готовыми к худшему, подумайте над вариантами. Тут же появляются варианты.

Вдруг – шаги (лесенка в подвал железная, если кто-то идёт – слышно). Входит тётка, за её спиной маячит мужичонка. Авдей задвигается за колонку, шепчет: «Меня здесь нет!» Тётка говорит грозно: «Есть здесь Лёша Авдеев?» – и заглядывает за колонку. «Вставай, нам надо идти». Мужичонка поддакивает: «Да-да, у нас дело». Авдей плетётся к выходу. Тётка поправляет: «Вернись и возьми рюкзак!» И тут она видит меня (а я сижу в самом центре, весь предыдущий разговор вёлся у меня над головой). Я сижу к ней спиной, но чувствую, что её единственное желание – разможжить мне голову кирпичом. И кирпич, как нарочно, лежит возле двери, хотя ему там абсолютно нечего делать (мне потом детки показали), прям как у Чехова! Но, вместо того, чтобы огреть меня кирпичом, тётка произносит железным голосом: «Это вы… Евгений Николаевич? Вы здесь проводите занятия?» «Да, говорю, я – Алексей Евгеньевич и провожу здесь занятия». «Вы его отпускаете?» «Нет проблем». И семейка уходит кильватерным строем. Спрашиваю: мужик кто – отец? Таня говорит: не похоже, Авдей говорил, что его отец высокий, а этот плюгавый какой-то…

С одной мамашей, по крайней мере, всё ясно. Сама пришла.

Моряк сообщает, что Авдей, оказывается, ушёл из дома. Что ж, его мамаша по-своему права: есть тут роль подвала, без сомнения.

В последнее время я наблюдал изменения, происходящие с Авдеем. Если поначалу, не испытывая привычного давления, он стремился заполнить собою всё пространство, то теперь он постепенно начинал чувствовать свои и чужие границы, и уже звучало: «А ты что хочешь спеть?» и «Ничего, я подожду». Его собственные границы – это как раз то, чего не могла потерпеть мамаша.

Пришла Ирка с электрогитарой. На пару с Моряком спели свой коронный номер: «Всё идёт по плану», потом я спел несколько Окуджавских песен. Такой задушевности ещё никогда между нами не было. Прощаясь, попросил передать Авдею, что я хочу, чтобы он мне позвонил, только не из дома.

Авдей позвонил через несколько дней. Он более-менее в порядке. А я уговорил-таки Антона приезжать в подвал один раз в неделю! Раз он, раз я. Потому что собираться без кого-то из нас не позволят ни сторожа, ни директриса.

А Антон, кстати, приезжал в гости, только без меня. Были Таня и рок-музыканты (наши арендаторы). Они друг другу понравились. (Антон колебался, стоит ли ему приезжать. Оказалось – стоит. Всё-таки хорошо в подвале!)

Я думаю, что, может быть, ситуация послужит на пользу Авдею. В таком случае, право, можно потерпеть месяц ради Авдея!

 

Эпилог

 

Всё кончилось. Через месяц мы получили полный отлуп от директрисы. Я не стал искать новое место для клуба, и вот почему.

Авдей, Моряк и Партизан решили, что им (включая Ирку) никто больше не нужен, что они хотят быть музыкальной группой, а не клубом. Тогда я сказал: это нужно вам, но не мне. Место ищите сами, все, кому это действительно нужно, находят: снимают гараж или помещение на каком-нибудь заводике. Найдёте – буду приезжать, не найдёте – значит, это и не нужно.

Моряк играет на басухе в другой группе, аппаратуру – усилитель и колонки – забрал с собой (с разрешения Ирки). Авдей продолжает мечтать. Мне звонит Ирка, а чаще – я ей, и иногда мы с нею встречаемся. У Ирки был период увлечения планом, но теперь он остался позади.

Фродо покончил с собой.

Кабана (старшего) зарезал кореш, с которым Кабан скрывался от милиции.

Тушкан и Элька поженились – к всеобщему удивлению. У Эльки будет ребёнок. Тушкан не работает, Лысый тоже. Зато работает его сестра Катька – молодец, содержит старшего брата.

С Тушканом, Элькой  и Лысым я изредка встречаюсь.

Лёха пьёт. Я встретился с ним однажды – грустно! Он, кажется, записал на компьютере Виталькины и свои песни, но я эту запись не слышал.

Через год из армии возвращается Виталь (конденсаторы сошли ему с рук).

Я не хочу начинать всё заново. Нельзя вернуться на восемь лет назад.

 

Post skriptum

 

Не могу удержаться и не сказать несколько слов о том, что, по моему и Антонову мнению, действительно необходимо сделать (но что навряд ли когда-нибудь будет сделано), чтобы помочь брошенным или наполовину брошенным, или, наоборот, «застроенным» пацанам и девчонкам обрести себя и своё место в мире – вопреки всем преградам в семьях и в школе. Представьте себе большой «полигон» мест на четыреста, объединяющий в себе клуб, рок-лабораторию, спортивный комплекс, студию, театр (отчего бы не театр психодрамы?), кабинеты гинеколога, терапевта, психолога, буфет и, возможно, ночлежку. Главное отличие от существующих заведений подобного рода состоит в том, что напрочь отсутствует так называемая «педагогика». Никаких коррекционных задач «в лоб»! Абсолютно никакого нажима! Сюда можно прийти просто так и ничего не делать. Каждый сам решает, что ему нужно. Педагог решает, может ли он это нужное дать. Взаимодействие происходит на основании равноправного договора и с великим терпением. «Достижение – ничто, взаимодействие – всё». Убеждён, что сама возможность существования и взаимодействия в таком пространстве таит в себе богатейшие ресурсы для личностного роста.

Приведу примеры возможных взаимовыгодных взаимодействий.

1.                        Обучение какой-либо школьной (или иной) дисциплине.

2.                        Обучение профессии с приглашением инструктора.

3.                        Учебный бой с инструктором или драка с реальным противником.

4.                        Площадка для репетиций (рок-группа).

5.                        Дискотека.

6.                        Театр психодрамы.

7.                        Обучающая психологическая группа.

8.                        Что-то вроде «Последнего героя».

9.                        И так далее.

Увы! Государству нужно совершенно иное: социальное воспитание, выращивание «пушечного мяса». На это оно даёт кое-какие деньги, впрочем, довольно жалкие. При этом оно может сколько угодно декларировать приоритетность личности в педагогике – это неправда. К сожалению, и наше гражданское общество ещё не доросло до того, чтобы осознать огромную, жизненную важность проблемы детей и выделить средства для её решения. Каждый обеспеченный человек уверен, что уж он-то воспитает своих детей приспособленными и счастливыми, и понимает, что заблуждался, когда уже слишком поздно. Так что мой проект, скорее всего, – несбыточная мечта. Однако восьмилетний опыт свидетельствует: даже без денег кое-что возможно. Вот если бы появилось финансирование: ей-богу, я бы попробовал!

 

 

На начало документа